Оно явилось перед нами внезапно – как мимолетное виденье, как гений чистой, откровенной, ничем не прикрытой красоты: детальное изображение, скажем так, средней трети мужского тела, выполненное поразительно реалистично, с душой и любовью. Примерно 60х40 см, холст, темпера.
Из приличных названий этому произведению очень подошло бы, например, «А вот хрен вам!».
– Не помесяй? – на ломаном русском вежливо поинтересовался милый юноша китайской национальности, поставивший картину на занятый нами столик, чтобы пробраться к свободному.
– Н-н-нисколько, – светски проблеяла я, пока муж, подавившийся креветкой в кляре, пытался откашляться.
Китайский художник (или натурщик, я не смогла это определить – он был в штанах) втиснулся в уголок и гуманно спрятал свою картину под столом.
Я похлопала мужа по спине и успокаивающе сказала:
– Спокойно, Коля! Это же Питер! Тут даже в уличной забегаловке можно лицом к лицу столкнуться с искусством.
– Там было не лицо! – заспорил Колян, но я наступила ему на ногу и укоризненно поцокала.
Нельзя же быть таким косным. В культурном городе живем.
Китайский юноша немного посидел, потом сходил за своим заказом, принялся за еду, опять отлучился – наверное, в туалет, и снова вернулся… Мы в его сторону старались не смотреть, сосредоточились на собственной трапезе и приятном застольном разговоре и как-то не заметили окончательного исчезновения соседа.
Нам и самим уже следовало уходить – засиделись мы. Час был поздний, заведение закрывалось, на верхний этаж, где мы устроились, то и дело заглядывала хмурая смуглолицая женщина с ведром и шваброй. Муж помог мне надеть пальто и привычно беспечно зашагал к выходу, а я еще проверила, не забыли ли мы чего на диванчиках, и вышла из зала последней, уже на середине его разминувшись с заждавшейся уборщицей.
Пока спускалась по ступенькам, на ходу застегивая пальто, надевая шапку и натягивая перчатки, услышала наверху негодующий женский крик, а уже у самого основания лестницы меня догнал сердитый мужчина средних лет – не то охранник, не то швейцар. Не знаю, как называется его должность в популярных заведениях сети фастфуда.
– Ай-ай-ай! Что ж вы, девушка? – Он криво ухмыльнулся и сунул мне в руки незабываемую картину в раме. – Таким не разбрасываются. Забирайте!
– Это не мое! – Я попыталась вернуть чужое, но мужчина ушел, не слушая меня.
Я беспомощно посмотрела на картину. Ну да – та самая.
Видение решительно не желало становиться мимолетным.
Я огляделась под лестницей, прикидывая, не оставить ли забытый владельцем шедевр в уголке потемнее, но вспомнила реакцию уборщицы на ее первую встречу с этим прекрасным и решила не подвергать бедную женщину повторному культурному шоку.
Стало ясно, что честь нести искусство в массы нынче выпала лично мне.
Я выступила из дверей на улицу деревянным шагом игрушечного солдатика, и муж тут же попытался заглянуть мне за спину:
– Что у тебя там?
– Угадай. – Я пожалела его, решила не вываливать воистину голую правду так сразу. – Слово из двух букв.
– Яд?
– Почему сразу яд?!
– Ты очень подозрительно выглядишь. Прям воплощение коварства.
– Никакого коварства. – Я сделала лицо попроще. – И никакого яда, разумеется. Это совсем другое слово из двух букв…
– Ой! – Колян обошел меня и увидел картину.
– И не «ой». Правильное слово из двух букв – это «ню». – Я жестом тореадора, встречающего быка полувероникой, развернула к нему внезапно обретенный шедевр. – Такой художественный жанр в скульптуре, живописи, фотографии и кинематографе, изображающий красоту и эстетику обнаженного человеческого тела.
– Ню… ты даешь! Зачем взяла? И как? Неужто стащила? Или даже купила?! – Муж двумя руками схватился за шею, и я было испугалась, что он задохнется от возмущения, но нет – Колян быстро размотал свой шарф и набросил его на чужое ню. – Я так и знал, что твоя новая привычка ходить по вернисажам до добра не доведет, но, дорогая, разве мы можем позволить себе поддерживать бедных художников?