Динка проснулась посреди ночи – будто кто в бок ее ткнул. Младшая сестра, Маняша, посапывала на соседней кровати. Луна заглядывала в окно ополовиненным боком – то ли надкусанный блин, то ли початый круг сыра. Серебристый ее свет мягко обводил немудреное убранство детской комнаты: стол-книжка, заменявший сестрам письменный стол, рядом – два стула с аккуратными горками покрывал на сиденьях и школьной одежды на спинках. Кособокий шкаф с деревяшкой вместо ножки – Динка постоянно ударялась об эту распорку то мизинцем, то большим пальцем. Книжная полка с учебниками и настольная лампа – вот и все, что было в детской.
За стеной кто-то бубнил. Сначала Динка решила, что это соседи. Но, прислушавшись, узнала голос отца. Странно, почему отец не спит? Неужели опять пьян? Динка очень отчетливо помнила те моменты, когда отец приходил домой пьяным. Она научилась угадывать его настроение: если в руках отца были цветы с соседского газона, пачка печенья, бутылка «Буратино» – хоть что-нибудь, значит, папа добрый. Если же отец приходил с пустыми руками, она знала: лучше спрятаться.
Отец скидывал обувь и рабочую одежду на пол, не умывшись шел на кухню. Суп ел прямо из кастрюли ложкой, вылавливая все мясо, а потом бросал многострадальную ложку с громким звоном в раковину.
Если мама была дома, начиналась ссора. Отец укорял ее за то, что она не работает («Да где же я работу найду, если ее нет»), не экономит («Вась, девчонки и так мясо едят раз в неделю, куда еще экономить»), что хлеб черствый и еще, и еще, и еще… Когда мама наконец-то нашла работу, упрекал ее в том, что она бросает семью среди ночи, и вообще – подозрительная работа какая-то. «Уж не путанишь ли?» – грозно вопрошал отец. Динка не знала, что значит это слово, но смутно представляла себе, что это как-то связано с запутыванием: людей ли, ниток, бельевых веревок. С одной стороны, она была рада, что мама нашла работу – в доме появилось молоко, а иногда и свежие фрукты. С другой – поддерживала отца: зачем что-то или кого-то запутывать? Но, так или иначе, в такие моменты девочки прятались в комнате и боялись выйти даже в уборную. Потом отец перестал пить.
Обычно он приходил с работы в шесть вечера, если же задерживался, это означало одно – пьет. Вот и в этот раз часы показывали четверть девятого, а отца все не было. Маняша с тревогой смотрела на циферблат, потом на Динку, потом на маму – и так по кругу. Мама собиралась на работу, давая Динке последние указания, но та слушала ее вполуха – смотрела то на часы, то за окно.
А за окном лип к стеклам серый беспросветный и холодный ноябрь. Ветер завывал в полуоткрытой форточке, в стекло колотился снег с дождем, оставляя после себя длинные мокрые дорожки. И от этого всего Динке было горько и безрадостно.
– Мамуля, пожалуйста, останься сегодня дома, – прерывающимся голосом попросила она.
– Дина, ты уже взрослая, должна понять, что…
– Работа, – перебила ее Динка и тихо вздохнула, – когда-нибудь мы будем жить хорошо?
– Конечно, – мама ласково погладила Динку по щеке, а глаза ее странно заблестели.
Тут в замочной скважине раздался шорох ключей. Динка бросилась открывать двери. На пороге стоял отец: мокрый – вода стекала с него ручьями, нос посинел от холода, в покрасневших обветренных руках он держал что-то маленькое и пищащее. «Принес!» – возликовала Динка внутри и кинулась к отцу. Тот протянул ей сложенные руки и, виновато улыбаясь, произнес:
– Вот, нашел у подъезда. Почти замерз и плакал как ребенок.
Подбежала Маняша, выхватила из рук отца пищащий комочек и, причитая, утащила его в комнату. Динка бросилась следом за ней. Увлеченные спасением котенка, они не сразу услышали, как отец с матерью начали ругаться.
