Красное Солнце уже коснулось отрогов далеких гор и первые сумерки окутали окружающую холмистую равнину, изборожденную каменными выступами и небольшими скалами. По едва заметной тропе, обозначенной лишь отдельными валунами, шагали три человека: рослый широкоплечий парень или скорее даже юноша, за ним, шагах в десяти, темноволосая девочка лет двенадцати и замыкала эту маленькую колонну молодая женщина.
Девочка остановилась и, сделав вид что поправляет волосы, бросила быстрый взгляд на женщину.
Та, заметив этот взгляд, спросила:
– Что-то не так, Синни?
Девочка не ответила и пошла дальше. Но женщина поняла: дочь устала и с нетерпением ждет остановки.
– Анвелл, пора искать место для ночлега, – крикнула она вперед. Парень, не оборачиваясь, махнул рукой, показывая что понял.
Женщина остановилась, оперевшись двумя руками на двухметровое дубовое древко копья. Огляделась по сторонам. Она тоже устала, но выразить этого не смела. Из мужчин в их семье теперь остался только её старший сын и она, как и положено, старалась не мешать ему руководить их маленьким отрядом. Но Анвелл был очень сильным человеком, даже невероятно сильным для своих юных лет и конечно и ей и тем более маленькой Синни было трудно держать его темп. Но обе они обычно молчали, ибо он был мужчина и ему принимать решения.
Она стояла на тропе и с любовью глядела на своих детей. Она любовалась ими, она гордилась ими.
Но далекие горы, темнеющие небеса, покрытые мхом валуны, редкие одинокие деревья и плывущий в бездонной выси огромный орлан-белохвост, все они казалось смотрели только на неё. Только на неё.
Она была красивой женщиной. Но в этой красоте не было ни толики нежности или мягкости, лишь суровое пронзительное звучание завораживающей древней музыки этих каменистых просторов, мерцающих вкраплениями кварца, красота холодных горных вершин на фоне бездонного пламенеющего неба или отливающих голубизной прозрачных ледников, отражающих первые вечерние звезды. При виде неё возникало странное тревожное волнение, будоражащая тяга, что-то подобное пугающему желанию прыгнуть в пропасть, когда стоишь у края. И вся её женская грация и миловидность, слитые со снежной белизной лица и огромными темными глазами, еще и подведенными широкими, уходящими к вискам черными линиями, рождали образ прекрасной, но опасной стихии, которая неудержимо влечет к себе и пугает, отвращает своей беспощадностью. Её высокий лоб светился мраморной чистотой, а неимоверно пышная копна черных густых длинных волос укутывала всю её голову, шею и плечи почти сказочным ореолом тьмы.
Ей было лет 28–29, среднего роста, стройная, в грубом темно-зеленом шерстяном платье, в кожаной безрукавке, в меховой черно-белой накидке из шкурок песцов, с грязными сильными руками, с короткими словно обкусанными ногтями, она казалось такой же первозданной и дикой, как и вся эта холодная каменистая равнина.
Женщину звали Далира.
Позже, обустроив скромный лагерь у отвесной скалы, где было почти метровое углубление и где можно было так уютно укрыться от ветра и чувствовать вокруг себя стены и даже крышу, они сидели вокруг костра и орудуя деревянными ложками, радостно утоляли голод густой наваристой похлебкой из пойманной днём рыбы, сдобренной луком, шафраном и укропом. Похлебку закусывали еще и твердыми ржаными лепешками. Так что ужин вышел на славу.
Первым закончил Анвелл. Он, как и положено, первым и начинал. Его мать и сестра не мешали ему и ждали пока он утолит свой острый мужской голод. Ибо ведь его мужской голод был важнее чем их, женский и терпеливый. Облизав и убрав ложку, он вынул из ножен меч, достал плотную тряпицу и принялся с важным видом полировать клинок. Далира и Синни доедали похлебку, переглядываясь и улыбаясь друг другу.
