Долгие сказки

Варя забралась под одеяло, прижалась ко мне. Тёплая.

– Почему здесь так пыльно? – спросила она непонятно у кого. – Я только вчера прибиралась, и вот опять.

Мы живём вместе всего неделю, а она уже почувствовала себя хозяйкой – готовит, наводит порядок, моет полы. Квартира съёмная, и я никогда не утруждал себя особенно тщательной уборкой. Впрочем, Варя права: пыль собирается моментально. Год назад, когда я снял эту квартирку, такого не было.

– Занятную штуку вычитала в «Обозревателе», – сказала Варя за завтраком. – Недалеко от нас, в оврагах, нашли трёх мёртвых бродяг. Мозг у них был как на седьмой стадии Альцгеймера.

– Приятного аппетита, Барби. Хорошую ты тему выбрала под яичницу с беконом, – ворчу в ответ. – Допились или химию нюхали. Что тебе до того?

– Ты не понимаешь. Дожить до седьмого Альца может обладатель шестого, да и то при хорошем уходе – это уже не человек, а растение. Бродяга, скорее всего, погибнет на четвёртой-пятой стадии – умрёт от голода, замёрзнет, под машину попадёт.

– Да ну, разве журналистам можно доверять? Врачи или полицейские что-то сказали, газетчик ничего не понял и чушь написал, редактор не проверил…

– Не забывай, Кир, я ведь тоже журналист.

– Извини, не хотел тебя обидеть.

Варя поцеловала меня в нос. Мол, прощён. Когда всё только начинается, прощать легко.

Мы живём на Пятницкой, в старом шестиэтажном доме с тёмными подъездами и скрипучими лифтами. Под крышей, прямо над нашим балконом, свили гнездо ласточки. Этот дом, последний перед оврагом, открыт всем ветрам. Где-то внизу в яблоневых садах теряется Знаменка, петляет Петров ручей, за крепостной стеной и Подолом впадает в Днепр. За рекой снова сады, одноэтажное тихое Заднепровье. Окна смотрят на север, все летние рассветы и закаты – мои. Нет, теперь наши.

В детстве я обычно смотрел на город с другой стороны реки. Родительский, точнее, ещё прадедов дом – номер тринадцать по Казанской улице – тоже стоит высоко на холме. Залезаешь на дерево или на крышу, и весь город как на ладони. Но мне рано стало тесно в том домике, захотелось свободы, и отношения с родителями – с отцом и с его женой Мариной – совсем разладились. После шести лет учёбы в Бристоле и Эдинбурге я поработал некоторое время в Женеве, потом в Киеве, в Петрограде. В Новгород-Днепровский вернулся почти чужаком. Попробовал пожить у отца, терпения у нас хватило недели на полторы. Снимал одну за другой квартиры, жил три-четыре месяца, понимал – не то. Однажды увидел в газете объявление: очень недёшево сдаётся крошечная квартира в неуютной, громоздкой шестиэтажке. Из любопытства поехал посмотреть, встретился с хозяйкой. Спросил, почему так дорого. Ремонт здесь не делали лет десять, мебель старая, тесно, как в эдинбургской общаге.

– Да Вы на балкон выйдите, молодой человек, – ответила Лидия Григорьевна, женщина неопределённого возраста в мутно-розовом платье-халате и с причёской «развалины Вавилонской башни». – Один вид стóит этих денег, а я в придачу ещё и квартиру предлагаю.

Не умею торговаться, и те, кто умеет, чувствуют это мгновенно. Я согласился. Уверен, как только за мной закрылась дверь, хозяйка начала пилить своего робкого мужа, почему, мол, не попросили больше.

Варя вернулась с работы позже обычного. Встречаю её в прихожей:

– Здравствуй, милая моя! Стол накрыт, шабли в бокалах.

Мы сели ужинать. Я приготовил индейку с айвой и салат. Свободный график имеет свои преимущества.

– Четвёртый, Кир.

– Кто четвёртый? Ты о чём?

– Ох, извини. Помнишь, несколько дней назад мне попалась заметка про мёртвых бродяг.