Там, где небо, устав от вечного странствия, склонялось к земле, касаясь её последним поцелуем заката, раскинулось место, залитое густым, как липовый мёд, солнечным светом.
Воздух здесь был плотно настоян на ароматах сладкого клевера, горьковатой мяты и влажной после дождя земли. Он был таким густым, что его можно было пить, ощущая на языке терпкую сладость жизни и лёгкую остроту чего-то незримого, спрятанного в глубине леса.
В самом его центре, где время лениво перетекало из одного мгновения в другое, а тени деревьев шептали истории, стояла избушка.
Не просто дом – ожившая сказка.
Ярко-розовая, как лепестки пиона, с резными ставнями цвета старой слоновой кости, на которых играли тени вальсирующих ветвей. Крыша, укрытая мхом, дышала теплом, будто приглашала в объятья уюта, а палисадник, оправленный в изумрудный газон, словно бархатный ковёр расстилался перед ней.
И розы. Алые, как капли крови, как страсть, застывшая в бутонах. Их аромат опьянял, смешиваясь с запахом смолы и влажной коры, создавая зелье, от которого кружилась голова. Каждая капля росы на их лепестках сверкала как слеза, пролитая самой природой от восхищения собственной красотой.
Среди этого великолепия жила Вера.
Чёрная пантера, чьи лапы ступали бесшумно, не оставляя следов, а взгляд согревал, проникая в самое сердце. Её шерсть переливалась синевой полночного неба, а глаза горели как два золотых уголька.
Она не просто жила здесь. Она была душой этого места.
Тихим стражем, хранителем тайн, о которых не смели говорить даже ветра. Когда она шла между деревьев, листья затихали, а птицы прерывали свой гомон.
Но сегодня…
Сегодня в воздухе витало что-то иное. Что-то тревожное. Что-то чужое.
Вера подняла голову, ноздри её дрогнули, улавливая запах, которого не должно было быть.
Кто-то нарушил границы. И лес замер в ожидании.
В тот день небо над усадьбой было серым и низким. Промозглая сырость въелась в стены, в землю, в сам воздух – неделя беспрерывного дождя сделала своё дело. Вера с кружкой горячего облепихового чая сидела у окна, наблюдая, как ветер треплет последние пожелтевшие листья на берёзах, когда на дороге вдали показалась стремительно приближавшаяся фигура. Гонец в тяжёлых сапогах-скороходах не бежал – он будто ввинчивался в размокшую дорогу, оставляя за собой брызги жидкой грязи. Его лицо, тёмное, загорелое до цвета старой меди, блестело под струями дождя. У самого крыльца он резко остановился и даже не переводя дух протянул свиток, скреплённый тяжёлой царской печатью.
Сердце Веры дрогнуло. Она знала этот восковой оттиск.
«Опять?!» – пронеслось в голове горячее и колючее. Она разорвала конверт, и буквы на бумаге заплясали перед глазами:
«Явиться ко двору. Немедленно».
Губы сами собой сложились в горькую усмешку. Немедленно. Словно она – заводная кукла, которую стоит дёрнуть за ниточку, и она тут же засеменит в столицу. А как же дети? Как же дом, который и без того держится на честном слове да на её усталых плечах? Как же дороги, превратившиеся в грязные реки после недели ливней?
Но под грудью, где-то глубоко, уже шевелилось другое чувство – тяжёлое, как камень. Долг. Тот самый, что годами вдалбливали в неё, как гвоздь в дубовую доску. «Дочь царя должна…», «Помни о своём положении…»
Она сжала телеграмму так, что бумага хрустнула.
Дети, словно почуяв грозу, притихли. Вера металась по дому, хватая то платок, то тёплую кофту, то мешочек с сухарями – всё это летело в дорожный сундук с глухим стуком.
«Как же так? Весь мир против!» – думала она, завязывая узлом платок на голове. За окном ветер завывал, будто насмехаясь над её бессилием.
Жила она с мужем Борисом и двумя озорными котятами, чьи угольно-чёрные шкурки сливались с тенями дома, а глаза сверкали, как самая яркая звезда в бесконечной бездне ночного неба.
