– Ты моя мама?
Небесно-синие глаза смотрели на меня снизу вверх, наполняясь
слезами. А я пыталась сдержать всё нарастающую панику.
Вокруг развалины, местность, будто после урагана. Деревянные и
каменные хижины почти все разрушены так, что жить в них больше не
представляется возможным. Плодовые молодые деревца, что росли у
обочины разбитой дороги и во дворах, некогда ограждённых заборами,
почти все сломаны и обожжены.
Я не понимаю, как оказалась здесь. А главное, это самое «здесь»,
это где? Последнее, что помню, это свет фар и оглушительный лай
моего пса, который сейчас, грозный и лохматый, жалобно жался к моим
ногам, не обращая никакого внимания на маленького мальчика передо
мной.
Видимо Шмеля, как и меня в этот момент, заботила больше
обстановка вокруг, незнакомые виды и запахи. Даже небо, казалось,
выглядело как-то иначе…
Но после вопроса, не мама ли я, сердце моё болезненно
сжалось.
– Нет, малыш, – прошептала пересохшими губами, присаживаясь
перед ним так, чтобы наши глаза оказались на одном уровне.
Ребёнку на вид лет пять. Но может он и старше, просто из-за
худобы и растянутой длинной рубахи на нём, из-за которой он казался
ещё более хрупким, разобрать было сложно.
– А почему ты спрашиваешь, я на неё похожа? – мысли мои
лихорадочно сменяли одна другую, вот и задала такой странный вопрос
вместо какого-нибудь более правильного.
Однако ответ последовал неожиданный и вовсе не от мальчика.
– Он не знает, у него её никогда не было, – показалась из-за
угла наполовину обваленной каменной стены босоногая девчонка с
двумя иссиня-чёрными косичками.
Ближе подойти она не решалась. А в тонких руках держала какую-то
палку, явно ощущая себя с ней в большей безопасности передо мной,
чужой и незнакомой девушкой.
– Как это? – удивилась я, тем временем озираясь в поисках своего
пасынка. Точнее, племянника, которого с недавних пор должна
воспитывать сама.
– А вот так, – с вызовом произнесла девчонка и сделала
настороженный маленький шажок в нашу сторону, – его дедушка растил,
пока отцы воевали, но от болезни помер. Мы и папку его не помним,
но, может, он ещё вернётся и Милаха сам узнает. Война то, как ни
как, закончилась.
– Или уже вернулся! – воскликнул малыш.
– Не, – качнула девочка головой, – тот взрослый на твоего папу
не похож.
– Откуда знаешь, если моего папу не видела? – заспорил
Милах.
– Но на тебя ведь он совсем не похож! То есть, ты на него. Тот
воин, здоровяк, красавец. А ты, словно принцесска, – показала она
ему острый кончик алого языка, дразнясь.
– Стойте-стойте, – замахала я руками, поднимаясь и глубоко
вздыхая, пытаясь привести мысли в порядок. – Взрослые здесь есть? У
тебя-то, – посмотрела на вмиг помрачневшую девочку, – родители
дома? Я могу с кем-нибудь поговорить?
Она как-то колко усмехнулась, продолжая буравить меня враждебным
взглядом серых, тёмных-тёмных глаз.
– Дома? В нашем доме нет взрослых.
– Здесь нигде, – добавил Милах, – нет взрослых. Давно уже. Ну,
разве что…
– Тише, – зашипела на него девочка, – молчи! А то вдруг
заберёт?! А нам бы такой пригодился.
Здесь я окончательно потеряла нить разговора.
– Кого заберу? – решилась я всё же уточнить.
Девочка пожала острыми плечами:
– Ну, мужчину.
– Какого ещё… – сощурилась я, но не от солнца, что заливало
улицу невесомым золотом, а от головной боли, и осеклась, услышав
позади знакомый и родной голос.
– Марьяна, я ничего не нашёл.
Я обернулась к племяннику и заключила его, запыхавшегося и
встрёпанного, в крепкие объятия.
– Просила же никуда не убегать!
– Пусти, – высвободился он.
Слава всегда был колючим, как ёж! А здесь ему ещё и двенадцать
недавно исполнилось. Переходный возраст, я, как опекун, новое место
жительства… Понимаю, что у него выдался нелёгкий период. Но, ох, и
даст же мне прикурить этот парень!
