Пролог-прелюдия
Какая прелесть эта Домбайская поляна! Вот уж поистине райский уголок, спрятанный в горах матушкой-природой. Окружила её неприступными горами, чтобы не пускать сюда людей. А они всё равно лезут и лезут, падкие на красоту. И везде производят мусор, губят вековые дерева, безобразия всякие нарушают. И всё норовят забраться повыше, будто им там мёдом намазано. И ничто их не может остановить. Вон пустила природа-мать людишек в Приэлбрусье, поглядите теперь, во что превратились эти заповедные места. А Красная поляна! Теперь, увы, там нет природы.
Из трёх известных мне полян – Красная, Ясная и Домбайская – мне всех ближе Домбайская. Я прожил там два года и долго помнил каждую тропу, каждый камень, каждый поворот, каждую вершину. Теперь уж всё забыл, старость не радость. Но помню одну смешную, грустную, потешную, нелепую, возможно, придуманную историю, которую мне рассказывали старожилы. «Порой опять гармонией упьюсь, над вымыслом слезами обольюсь», – говорил Пушкин. Я не смею себя сравнивать с великим поэтом, но согласен с ним, робея перед ним, что искусный вымысел может быть правдивее, чем оно было на самом деле. Вот она эта история.
Погода как будто умела соображать, она тогда вздумала подражать человеку и съехала с катушек. Мороз стоял шибко дикий для этих мест, да ещё вдобавок крепчал, собака. Хотя холодное время вроде бы клонилось к весне, когда начинались весёлые зимние студенческие каникулы. Воздух был недвижим, густ и, казалось, остекленел от удивления. Снег, лежавший угрюмыми пухлыми шапками на крышах домов и сараев, огромными шляпками сказочных грибов на почерневших скальных камнях, где альпинисты осваивали азы скалолазания, застывшими комьями на хвойных лапах могучих сосен, пихт и елей, а также на сохранившихся с осени разлапистых листьях гигантских чинар, пребывал в растерянности. Он не знал, как ему быть. То ли пора готовиться к образованию глубинного рассыпчатого инея (так называют его гляциологи) и покрываться к радости горнолыжников зернистым склизким настом под лучами задержавшегося горячего солнца, то ли продолжать безнадёжно стыть на лютом морозе.
От замедливших своё обычно стремительное журчащее течение сливающихся на Домбайской поляне в единое русло прозрачных горных речек Алибек и Аманауз, силившихся по наивности укрыться ломающимся тонким льдом, похожим на оконное стекло, поднимался густой пар. Как будто дело было не в лютую стужу, а в жаркой и душной парилке в бане. Морозный пар сгущался в туман, и беспрерывно текущей шумливой воде простодушно казалось, что под этим смешным одеялом ей станет немного теплее. У солнца даже в зените не хватало сил пробиться сквозь пелену тумана, его мощи хватало лишь на то, чтобы тихо выстраивать на заснеженной поляне слабые тени. Солнечный диск напоминал стёртую медную монету, и на него можно было смотреть, не щурясь, и без тёмных защитных очков.
Иногда сквозь туман, словно привидения, просвечивали горные островерхие вершины: Белалакая, Зуб Софруджу, Эрцог, Пик Инэ. Здесь можно отметить пример народной этимологии. На самом деле название горы по-карачаевски звучит как «Тикинэ», что в переводе на русский язык означает: «острый, как игла». Бывалые люди, насмотревшись иностранных глянцевых цветных журналов, говорили, что Белалакая похожа на Маттерхорн в Швейцарском Церматте. У некоторых хватало духу приврать, что Белалакая похожа на Маттерхорн один в один. А патриоты злобно ворчали: почему эта наша гора похожа на их гору, а не наоборот. Точку в этом глупом споре могла бы поставить геология Земли, ибо Альпы были намного старше Кавказа. Но патриоты не унимались: всё равно наш Домбай красивше и лучше. Это и дураку ясно, не говоря уж о толковом образованном человеке.
