БИЛЕТ В ОДИН КОНЕЦ
1
Пролетали за окнами лесополосы, станционные посёлки и маленькие городки, пустынные поля поздней осени, огороды у железнодорожного полотна, на которых кое-где ещё копошились люди, приводящие в порядок свои участки перед зимой.
И утки-гуси на прудах и озёрах, и белые домики, и пятиэтажки, с вывешенным бельем на крошечных балкончиках – всё было так знакомо и так неизменно.
Домой-домой-домой, стучали колеса.
Домой.
Сколько раз, мысленно, проделывал Виктор этот путь!
Стоило прикрыть глаза, как перед внутренним взором вставал старый дом под красной черепицей. Отец всё собирался сменить эту черепицу на шифер – в дождь крыша местами протекала, каждое лето приходилось лазить наверх с ведёрком цемента и заливать подозрительные места. Если он всё ещё крышу не перекрыл, Виктор, по приезду, обязательно это сделает. Только не шифер надо класть, а металлочерепицу. На западе давно от шифера отказались, поскольку делают его, в основном, из асбестоцемента – материала вредного для здоровья.
Но, скорее всего, и крыши-то с дороги уже не увидишь. Если, конечно, ещё не спилили те два грецких ореха, которые сажал дед. Первое дерево – когда родился он, второе – когда его младшая сестра Ольга. Дед же построил и дом. По тем, послевоенным временам, просто роскошный. Строил его много лет, а построив, всё время что-то улучшал, добавлял, перестраивал. Такой натуры был человек. Хотя сам в доме после смерти бабушки уже не жил. Перебрался во времянку – белёную, саманную хатку в углу сада.
Там, в единственной комнатке с маленькой печкой, всей мебели было – железная кровать, застеленная колючим солдатским одеялом, грубо сработанный стол да широкая лавка. На стенах – самодельные рамки с выцветшими от времени фотографиями уже ушедшей и незнакомой Виктору родни. За ситцевой занавеской в углу висела кое-какая одежда. Виктор отчётливо помнил лоснившийся от старости древний кожушок с вытертыми, примятыми колечками шерсти изнутри, парадный пиджак с орденами и медалями на плечиках. Был там ещё один пиджак, повседневный, серый в мелкую полоску, к нёму изношенные штаны, а под ними пара сапог и грубые ботинки для непогоды; в теплое время года дед всегда ходил в тапочках, а если дождило или была грязь, то в калошах.
Телевизора он не признавал, в дом смотреть его не приходил, но во времянке у него имелась радиоточка. Вечерами он слушал новости, которые, случалось, комментировал, чаще всего – насмешливо. Днём же только громкий стук ходиков с нарисованными на циферблате зверюшками и гирькой на длинной цепи нарушал тишину. Летом дед во времянке лишь ночевал, предпочитая дневное время проводить на воздухе. Он любил землю и копошился на своём участке с утра до вечера. Сад у него был на редкость ухоженный, и на огороде чего только не было. Агроном в тебе пропал, шутили соседи, приходя за рассадой, черенками какими-нибудь или просто за советом. У него даже в самые неблагоприятные годы всё росло, цвело и давало урожай.
Деда нет, а сад остался. Живя студентом в многоэтажной общаге, снимая комнаты и квартиры в бетонках после окончания института, а позже, находясь уже здесь, Виктор часто вспоминал и дедов дом, и дедов сад, который сторожил беспородный, но верный Бимка. Старый уже стал, наверное, пёc. Если жив.
Родители, как и он сам, не любители письма писать. И перезванивались нечасто. Не принято это было в их семье. Да и о чём писать, о чём рассказывать? О том, что ему довелось пережить с того момента как его нога ступила на чужой континент, лучше было умолчать. Мало было хорошего, а о плохом писать не стоило. Жаловаться у них в семье не принято. В детстве на все жалобы у отца был один ответ: сам виноват. Дразнят? Значит, повод дал. Старшие бьют? Не путайся у них под ногами. Не получается c учёбой или работой? Меньше спать да гулять надо.
