Исмен и Томирис под конвоем македонских всадников подъехали к опустевшему лагерю персов. Тишина и безлюдье. Ветер носился между осиротевших шатров, закручивая вихри серой пыли, трепал пологи, таскал по земле какие-то грязные тряпки.
Кругом беспорядок. Персы покидали лагерь в панике. Сперва старались захватить самое ценное, но потом и это бросали. У въезда лежала опрокинутая на бок повозка. Кувшины, сундуки – все вывалилось. Еще несколько распряженных возов, кое-как нагруженных доверху добром, сбились в кучу. Постромки на дышле перерезаны или грубо оборваны. Удиравшие персы отвязали лошадей и ускакали, побросав все.
Где раньше располагалась кухня, царил хаос. Валялись перевернутые жаровни. Темнели на земле лужи масла, посреди которых, как острова, торчали останки разбитых кувшинов. Рассыпались овощи из упавших корзин. Только мешки с зерном по-прежнему продолжали лежать ровной стопкой.
В центре лагеря, в окружении покинутых роскошных шатров военачальников остался стоять огромный желтый купол покоев правителя. Флаги с крылатым солнцем тоскливо трепетали на ветру. Неугасающий огонь еще теплился в чаше алтаря, возвышавшейся на прямоугольном постаменте из белого мрамора. Но ни надменных слуг, ни грозных охранников…
Пленников заставили слезть с коней и усадили возле шатра Дараявуша. Вскоре в лагере появились щитоносцы, вооруженные короткими копьями и круглыми гоплонами. Они заглядывали в палатки и шатры, вытаскивали женщин, прислугу, не успевших удрать или попросту брошенных своими хозяевами. Всех пленников сгоняли к загону для лошадей. Женщины выли, слуги молили о пощаде. Но щитоносцы все делали безмолвно, безразличные к слезам и мольбам.
Усталые пехотинцы входили в лагерь, неся на плечах длиннющие сариссы. Некоторые тут же валились на землю в изнеможении. Раненых приносили товарищи и осторожно укладывали на расстеленные плащи. Раненые стонали, иногда вскрикивали, когда лекари приступали к осмотру. Мимо Исмена и Томирис провели шеренгу понурых, ободранных пленных кардаков.
– Почему ты не ушла с остальными? – с упреком спросил Исмен.
– У Кольцо-Горы мы клялись умереть вместе. А ты один решил, – огрызнулась Томирис. Крикнула громко охраннику: – Эй, я пить хочу.
Македонянен зыркнул зло на нее сквозь прорези маски шлема и отвернулся. Исмен подобрал камушек, швырнула в щитоносца. Снаряд звонко стукнулся о шлем. Гоплит никак не отреагировал.
– Вот это – дрессировка! – удивилась девушка.
Напротив, расселись прямо на голую землю несколько лучников. Кувшин с водой пошел по кругу. Воины жадно пили. Вода струйками стекала из уголков рта на всклоченные бороды, бежала по жилистым грязным шеям. Тела лоснились от пота. Короткие красные туники с открытым правым плечом пестрели рыжими пятнами крови.
– Аримах где? – забеспокоился один из лучников. – Кто-нибудь его видел?
– Жив он, – безразлично ответили ему. – Погнался за персами. Сам-то чего не побежал? Пару пленных бы привел.
– Мне в колено камнем с пращи попали. – Он показал посиневшую ногу. – Пока в горячке – еще хожу. Завтра наступить невозможно будет.
– Колено, – презрительно фыркнул лучник невысокого роста с короткой шеей и небольшими, но сильными руками. – Андроника, видел? Его конем придавило. Еле вытащили. Иначе растоптали бы.
– А Сатара копьем в лицо ударили, – мрачно сообщил кто-то. – Я сам видел.
– О! Обозные крысы пришли, – с презрением воскликнул воин с разбитым коленом. – Надо вина у них попросить.
– Не дадут. Пока всю добычу не перепишут, вина не дадут, – безнадежно махнул рукой его товарищ.
Шустрые юноши, именуемые «обозными крысами», обшаривали шатры, выносили ценности, оружие, одежду. Все складывали порядком в одном месте. Несколько писцов осматривали трофеи, скрябали палочками по дощечкам, покрытых глиной. За всей работой с важным видом следил старший граммотей
