Глава 1
На прошлое, будущее и настоящее
– Счастья у тебя в жизни будет много, милая, – вкрадчивым голосом произнес бродяга, неотрывно глядя в глаза розовощекой девице и крепко сжимая ее мягкую, вспотевшую руку в своей мозолистой ладони. – Жениха богатого вижу, богатого да покладистого…Приедет он за тобой скоро, но ты счастье свое не торопи, вспугнешь…Домишко у вас ладный будет, хозяйство отменное, детишек полный двор. Детки красивые: девки в тя, а пацанята в отца пойдут. Заживете счастливо, ни хвори, ни беды какой лет десять не будет, а там не знаю, не вижу покамесь…
Мужчина наконец-то отпустил руку пышной красавицы и отвел в сторону свой тяжелый взгляд. Что еще можно было сказать здоровой крестьянской девке, только и думавшей днями напролет о грядущем замужестве и о «жанихе», который, быть может, окажется лучше ее отца, не будет терзать ее косы за каждую малую провинность? Побыстрее расстаться с опостылевшим родительским кровом мечтала любая девица, тем более когда шел ей уже осьмнадцатый год и деревенские злословы вот-вот начали бы величать ее старой девой. Милва, томно вздыхавшая перед вещуном, не стала исключением из общего правила; она была одной из многих, которым вещун уже продавал это предсказание. Вначале он варьировал слова, подбирал различные формулировки и интонации, но затем, в результате изнурительных повторов, образовался уникальный товар, товар, пользующийся спросом у всех незамужних деревенских девиц в возрасте до двадцати двух лет.
– А про тятю, про тятю скажи! Он выздоровеет?! Продадим ли Пеструху к зиме?! – бойко затараторила девушка, безусловно поверившая случайно встреченному на постоялом дворе вещуну.
– Не могу, она не хочет…– бродяга покачал головой и, допивая отдающее кониной пиво из высокой кружки, сгреб левой рукой валявшуюся на столе медь. – Богиня Судьбы своенравна, она не открывает врата будущего дважды за один день. Через недельку могем попробовать, а щас не-а, извини…
На симпатичном лице простушки появилось сожаление, даже обида, но не на вещуна, а на капризную Богиню. Она надула губки и, думая о чем-то своем, о девичьем, расстегнула пуговку старого платья, специально простиранного и отутюженного перед поездкой в город. Бродяга в протертой, замусоленной рубахе и в штопаном-перештопаном плаще не думал вставать из-за липкого от хмеля и жира стола. Его интересовало не столько, расстегнет ли замечтавшаяся девица еще одну пуговку и предстанет ли его глазам белоснежная, пышная грудь, сколько более меркантильные соображения. Умаявшийся за день торгов и не выдержавший самогонного марафона старший брат Милвы мирно дремал под лавкой и лишь изредка подавал оттуда нечленораздельные звуки, отдаленно напоминавшие человеческую речь. Девица поверила болтовне бродяги, девица заплатила, а значит, можно было поживиться еще, и не только грошами…
Сбыться алчным замыслам прохиндея мешали лишь два обстоятельства: шумный гомон гулявших в душной корчме крестьян и недовольные взгляды, которыми ежеминутно одаривали бродягу толстый, постоянно потевший хозяин да два его широкоплечих сынка, помогавших папаше не только с разноской блюд, но и с выдворением буянивших посетителей. Пока что голодранец-вещун вел себя смирно и платил за пиво, но стоило ему стать участником полноценной потасовки или небольшой возни с соседями по столу, как его мгновенно выставили бы за дверь. Огромный, почти двухметровый рост странника, его широкое, скуластое лицо, окаймленное короткой бородой, тяжелый взгляд бесцветных глаз и даже внушительный размер перепачканных грязью кулаков со сбитыми костяшками не смогли бы послужить веской причиной, чтобы оставить бродягу в покое. Крестьян недюжинной физической силой не удивить, а прислугу постоялого двора при городском базаре и подавно. Они привыкли ко всему, они дубасили и не таких крепышей…
