Куропатка слетела с дерева, и
Драгана, злобно простонав, опустила лук. Они с матерью не ели два
дня ничего кроме грибов и ягод, а рыба в их маленьком пруду возле
землянки уже давно перевелась. Драгана выловила всю ту, что
ловилась, не оставив ничего для будущего потомства. Ни рыбки, ни
икринки. Но откуда ей было знать? И сколько бы дней Драгана ни
училась стрелять из самодельного лука, у нее никак не выходило
поймать ни куропатку, ни даже рябчика. То ли ей не хватало умения
быть тихой, то ли лук слишком скрипел — но рябчики и куропатки
успевали удрать до того, как Драгана только начинала натягивать
тетиву.
— Ах так, — девчушка пробубнила про
себя, утирая бегущие сопли рукавом. Уже холодало, было по-осеннему
морозно, а Драгана поспешила и вышла на охоту в одной только
рубахе, завязав ее узлом между ног, чтобы подол не мешал
бегать.
Молодая охотница почесала до
красноты коленку, щеку, но зуд никак не уходил. Видать,
оранжеголовая куропатка разозлила ее с лихвой. Тогда Драгана
вытянула руку вперед, чтобы осмотреть лук.
— Уродство какое!
Драгана натянула тетиву, прицелилась
в шишку на одной из нижних еловых веток и отпустила стрелу. Та
покряхтела, но все же свистнула. А что толку, если шуму наделала?
Тут не только куропатка с соседней ели улетит, но и боги, давно
ушедшие с земель, за Мавкино море иль за озеро Памяти, навострят
уши. К слову о богах: хоть это и были сказки ее матери, Драгане
хотелось в них верить. Море! И что это такое и как это можно себе
представить?
— Значится, дело в тетиве… — на этот
раз Драгана почесала затылок и побрела искать стрелу в можжевеловых
зарослях. — Надо править…
Девчушка не знала, что лук уже давно
существовал в мире, потому как она и не знала, что мир, дальше ее
хвойной дубравы, пруда, землянки и матери, существует. И даже
Мавкино море существует. Драгана была уверена, что сама выдумала и
изобрела такое потрясающие орудие. Она даже научилась сбивать шишки
с деревьев, но эти… куропатки! И, быть может, если бы Драгана
ведала больше об искусстве владения луком и его изобретении, то
давно бы смастерила кое-что получше. А пока… только один гибкий
прутик, заменяющий дугу, и другой прутик, заостренный камнем.
Тетиву она сплела из собственных волос. Природа наградила ее густой
и белокурой, как пшеничное поле, косой, и, казалось, только одним
ее волоском можно было перерезать кому-нибудь глотку. Что же до
названия, это мать подсказала Драгане назвать лук — луком,
поскольку сама Драгана звала ее изобретение просто
“штуковиной”.
— Почему же… “лук”? Что это за слово
такое? — удивлялась Драгана.
— “Лук” в руссалийском — значит,
“изогнутый”, “изгиб”. Ты снова не делала те задания, что я дала
тебе после нашего часа грамоты? — умело выкручивалась Братислава,
говоря с дочерью на сабириянском. — Впрочем, называй его, как
хочешь. Я просто подсказала…
— Зачем мы вообще говорим на двух
языках? — сдвигала брови Драгана, снимая со спины лук и укладывая
его на особенное место у кровати. — Куропатки и рябчики ни того, ни
другого не ведают, я проверяла. А больше говорить нам не с кем!
Так, какой прок?
— Не ерничай! — Братислава только
вздыхала.
Она-то знала, что такое лук, и лет
пятнадцать назад даже умела им пользоваться. И когда ее дочь
притащила домой две палки и заявила, что придумала “штуковину”,
чтобы стрелять куропаток, Братислава напрягла все свои мышцы лица,
чтобы не рассмеяться и не рассказать дочери правду. А ведь Драгане
еще предстояло узнать, что такое колчан и что необязательно за
каждой стрелой мчаться в кусты, упуская куропаточку или зайца.
И хотя эта “штуковина” ловко сбивала
сосновые шишки, она никак не могла пронзить насквозь и умертвить
сладкую, жирненькую тушку к ужину, потому как делала много
шума.
