Граф Калиостро, или Жозеф Бальзамо. Том 2

Итак, повторяем, Жильбер все слышал и видел.

Он видел полулежавшую на кушетке Андреа, лицо ее было обращено к стеклянной двери, то есть прямо к нему. Дверь эта оказалась чуть-чуть приоткрытой.

Небольшая лампа с широким абажуром, стоявшая рядом на столе, на котором лежали книги, единственное развлечение, какое могла себе позволить прекрасная больная, освещала только нижнюю часть лица м-ль де Таверне.

Правда, порой, когда она откидывалась на подушки кушетки, свет падал ей на лоб, такой белый и чистый под кружевами чепца.

Филипп сидел на кушетке в ногах сестры спиной к Жильберу; рука его все так же покоилась на перевязи, и ему было запрещено двигать ею.

В этот вечер Андреа впервые встала, а Филипп впервые вышел из своей комнаты.

Брат и сестра еще не виделись после той ужасной ночи, но каждый из них знал, что другому становится лучше и он идет на поправку.

Встретились они всего несколько минут назад и беседовали совершенно свободно, поскольку знали, что сейчас они совершенно одни, а ежели кто-нибудь придет, они будут об этом предупреждены звонком, что висит на двери, которую Николь оставила открытой.

Само собой, им не было известно, что входная дверь отперта, и они вполне полагались на звонок.

Жильбер смотрел и, как мы уже упоминали, слушал, потому что благодаря приоткрытой стеклянной двери ему было понятно каждое слово.

– Итак, сестренка, – говорил Филипп как раз тогда, когда Жильбер устремился за занавесь на двери туалетной комнаты, – ты уже можешь свободно дышать?

– Да, куда свободней, хотя все равно ощущаю легкую боль.

– А силы к тебе вернулись?

– Не вполне, но все-таки сегодня я смогла раза три дойти до окна. Ах, как чудесен свежий воздух, как прекрасны цветы! Мне кажется, что, когда веет весенний ветерок и цветут цветы, невозможно умереть.

– И все же, Андреа, ты еще чувствуешь себя очень слабой?

– Да, ведь это было такое страшное потрясение! Поверишь ли, – продолжала девушка, улыбаясь и покачивая головой, – я еле шла и все время хваталась за мебель или за стены. У меня подгибались ноги, и я бы упала, если бы не держалась.

– Ничего, ничего, Андреа. Свежий воздух и цветы, о которых ты только что говорила, помогут тебе выздороветь, и через недельку ты сможешь сделать визит ее высочеству дофине, которая, как мне сообщили, милостиво осведомлялась о тебе.

– Да, Филипп, я тоже надеюсь на это. Ее высочество, по-моему, крайне добра ко мне.

И Андреа, откинувшись назад, схватилась за грудь и прикрыла глаза.

Жильбер невольно сделал шаг и протянул к ней руки.

– Тебе плохо, Андреа? – спросил Филипп, взяв сестру за руку.

– Да, я чувствую стеснение в груди, да и кровь ударила в виски. А иногда у меня все плывет перед глазами и словно куда-то падает сердце.

– Ничего удивительного, – задумчиво произнес Филипп, – ты испытала такое ужасное потрясение и спаслась, можно сказать, чудом.

– Нет, брат, чудо – это не то слово.

– А кстати, Андреа, – сказал Филипп, придвигаясь к сестре и тем самым как бы подчеркивая значимость своих слов, – мы ведь с тобой еще ни разу не говорили ни о той ужасной катастрофе, ни о твоем чудесном спасении.

Андреа залилась краской, и, похоже, ей стало немножко не по себе.

Филипп не заметил или, во всяком случае, сделал вид, что не замечает, как покраснела сестра.

– Но мне казалось, – заметила девушка, – что при моем возвращении были даны все объяснения, каких только можно было потребовать. Отец сказал, что вполне удовлетворен ими.