Заведение, в котором нашла приют миссис Эшби, и вправду было достойным. О том говорили и уединенность его, и кованая узорчатая ограда, окруженная другой, живой стеной. Та была аккуратно подстрижена, но кое-где сквозь плотную зелень проглядывали тонкие ниточки вьюнка.
Милдред пришлось остановиться, не доезжая до самого здания.
Здесь не пахло морем. А вот скошенной травой, солнцем и горами – даже очень. За воротами дорога продолжалась, правда, переодевшись из черного асфальта в белесый камень. Она разрезала зеленые лужайки того идеального вида, который, как представлялось Милдред, возможен лишь на картинке. Но нет.
Композиции из елей. И снова живая ограда. Статуи. Фонтан.
И голуби на крохотной площади. Старушка в инвалидном кресле. И рослая женщина за ее спиной. В руках женщины батон, куски которого она отрывает, чтобы передать старушке, а та уже крошит голубям. И те, толстые, неповоротливые, вяло толкаются, спеша урвать кусок получше.
Главный корпус лечебницы вписывался в окружающий благостный пейзаж как нельзя лучше. Колонны и те были к месту, тонкие и белые, будто сахарные.
Аромат цветов. И бронзовые тяжелые цветочницы у входа. Пол узорчатый, выложенный кругами. Печальный мужчина старательно переступает через черные плашки камня. А за ним с некой долей снисходительности наблюдает рослая женщина.
– Добрый день, – сказала Милдред, когда взгляд женщины зацепился за нее. – Я ищу мистера Пимброка. Мы договаривались о встрече.
– Туда, – ей указали на левый коридор. – По зеленой линии.
– По черной нельзя, – добавил мужчина, замирая перед очередной плашкой. – По черной ходить – смерть бередить.
Мистер Пимброк оказался невысоким человеком вида столь обыкновенного, что это казалось почти издевательством. Мягкие черты лица. Вяловатый подбородок с куцей бородкой. Округлые щеки и пухлые губы, которые казались слишком уж яркими, будто накрашенными.
– Мне звонили. – К появлению Милдред он отнесся безо всякого восторга. – Меня предупреждали о визите. Не скажу, что рад.
– Не скажу, что я рада.
Он поморщился. Он не любил красивых женщин, скорее всего потому, что они не обращали на него внимания ни раньше, ни сейчас. И даже успех его – а глава подобного рода клиники априори успешен – не способен был изменить сего печального факта.
– Но мне звонили. Мистер Эшби. Он ясно выразился… стало быть, вы хотите побеседовать с Лукрецией?
– Если можно.
– Я бы не рекомендовал.
Он обзавелся изумрудными запонками и привычкой ходить слегка вразвалку. Он позаботился о том, чтобы движения его обрели должную неторопливость. Он собрал неплохую коллекцию часов и булавок для галстука. И даже порой проводил время у любовницы, соответствующей статусу, но не вызывавшей в душе ничего, кроме раздражения.
– Что с ней?
– То же, что и со всеми… разум человеческий сложен. И непостижим. И порой в сложности своей он дает сбой, который невозможно исправить.
Он любил свою жену, столь же невзрачную и так и не научившуюся распоряжаться прислугой. Но все одно милую. А вот красивых женщин опасался.
– И все-таки.
– Вряд ли вы поймете…
– Я постараюсь.
– У нее шизофрения. – Мистер Пимброк удостоил Милдред снисходительным взглядом.
– Я знаю. А если подробнее? Когда она к вам попала? В каком состоянии? Как проходило лечение? Какие методы вы использовали? Был ли результат?
Каждый новый вопрос заставлял мистера Пимброка морщиться все сильнее и сильнее, пока он наконец не поднялся довольно-таки резко. Затем сцепил руки за спиной и сказал:
– Это врачебная тайна.
– У меня ордер имеется. – Милдред взяла его на всякий случай, искренне надеясь, что звонка Эшби будет достаточно. Но вот пригодился. – Поэтому, будьте столь любезны, распорядитесь сделать копию истории болезни…
