– Как глупо устроен мир, как нерационально, – бормотала старая женщина, сидящая в инвалидном кресле на набережной Динара, одного из, пожалуй, самых претенциозных курортных городков Бретани. Было время отлива, и её взору на сотни метров вперёд представлялся лишь голый пляж, обрамлённый угрюмыми скалистыми выступами. Вдалеке голубые воды Ла-Манша смыкались с линией горизонта, подспудно набираясь сил, чтобы к вечеру, во время прилива вернуться на свои позиции и остаться там до утра. Прилив – отлив, затем вновь прилив и отлив. Ничто не менялось в этих краях с тех пор, как мадам Дюпон волей случая здесь осела. Если перевести взгляд направо и пристально вглядеться вдаль, можно было увидеть башни и шпили старой части Сен-Мало, окружённые крепостной стеной. Где-то там, пройдя через шлюзы, швартовались пассажирские паромы и круизные лайнеры, привозившие шумных туристов. Те спешили полюбоваться на волноломы, прогуляться по песчаному пляжу и затем устремлялись в "старый город", чтобы там в местной таверне выпить кофе с кальвадосом или полакомиться самыми вкусными в мире устрицами, уже от вида которых, аппетитно разложенных на серебряном блюде с нарубленным льдом, текли слюнки. Когда-то старая дама была одной из того, свободного и успешного мира, теперь же она довольствовалась своим окружением и тем, что позволяло её стареющее и дряхлеющее тело.
Со стороны мадам Дюпон походила на гусеницу. Укутанная со всех сторон пледом, она была словно в коконе, а её голова с натянутой до бровей толстой вязанной шапкой только усиливала это впечатление. Слишком чувствительные к свету глаза мадам были закрыты солнцезащитными очками высокой плотности, которые превращали солнечный день в сумерки. Это мешало ей в полной мере любоваться суровыми красотами здешних мест, но, с другой стороны, погружало в воспоминания, многие из которых были для неё всё ещё дороги. С тягостными, причиняющими боль картинами прошлого, иногда против воли встающими у неё перед глазами, мадам Дюпон уже научилась бороться. На это ушли долгие годы и было потрачено много сил самых лучших психотерапевтов Европы, но зато она почти избавилась от так мучивших её тревог и страхов и затяжной депрессии, порой граничащей с мыслями о самоубийстве.
Невдалеке с книгой в руках прохаживалась её сиделка, мадемуазель Валери. Время от времени она отрывалась от чтения и подходила к госпоже, чтобы поправить плед или предложить глоток воды.
Набережная, где сидела старая дама, была выдолблена в отвесно спускающихся к морю скалах, на самом краю которых теснились утопающие в зелени трёх- и четырёхэтажные здания – отели и виллы. Подняться к ним можно было напрямую по каменным ступеням, что было сопряжено с определённым риском, либо по безопасному серпантину, где там и сям стояли скамеечки для временного отдыха. С другой стороны города к набережной вела достаточно пологая улочка, которой и пользовалась сиделка для прогулок со своей подопечной.
Приближалось время обеда и пора было собираться домой, где их уже ждали. Прежде всего громкими криками приветствия отмечался чёрный красавец-кот, встречающий женщин в прихожей и затем сопровождающий их в столовую для совместной трапезы. Этот зеленоглазый красавец был ещё тот гурман и мог отказаться от еды только по ему одному известной причине. Тогда он отходил от миски и отворачивал свой розовый нос в сторону, выражая тем самым полное равнодушие, если не сказать презрение. Уговорить его попробовать приготовленное лакомство было в этом случае бесполезно, и мадам Пети, экономка с тридцатилетним стажем, тяжко вздохнув, принималась за готовку нового блюда для этого баловня. По счастью, случалось такое нечасто. Как правило, кулинарные способности мадам Пети не подвергались критике, что было вполне справедливо. Готовила она отменно.
