Галка знала, что ей надо взять джинсы со спинки стула, набросить куртку и поехать на очередную смерть, но ничуть не волновалась из-за этого. Наоборот, даже потеплело внутри от мысли, что она вот-вот встретится с другими волонтерами и весь вечер проведет в работе, вытряхивая и вымывая, выбрасывая и пытаясь сберечь…
Смерть и радость. Как они уживаются?
Думать об этом, тем более на комковатом худом матрасе, можно было бесконечно, но пора подниматься. Десять минут назад Галкин мобильник зазвучал траурным маршем, и она, то ли в полудреме, то ли в бесконечной усталости, взмолилась, чтобы ее оставили в покое. Казалось, что голая лампочка на шнуре над головой раскачивается из стороны в сторону. Телефон не унимался, и пришлось отвечать. Звонил, конечно, Палыч.
Галка буркнула, что летит со всех ног, босиком прямо по ноябрю. Палыч в ответ мрачно промолчал.
День сразу не задался: она битый час пыталась отстоять в колледже тему курсовой, переругалась с преподавательницами и вдобавок так переперчила лапшу в пластиковом корыте, что до сих пор горько-кисло ныл желудок. Впереди была ночная смена в кафе, а силы закончились.
Ничего, так даже веселее.
Соседки покосились на Галку с неудовольствием, словно она нарушила один из общажных законов, оберегавший в комнате густую, чуть пыльную тишину, и снова вернулись к телефонам. В коридоре грохотали металлом шаги, словно чьи-то тапки были не резиновыми, а чугунными. Завтра обещали потравить тараканов, и Галка надеялась, что хотя бы теперь по ночам ей не надо будет стряхивать усачей с подушки. Впереди была и проверка холодильников, а у Галки там черт-те что в подписанном пакете, не забыть бы хоть дату исправить… Жизнь в вечно шумной и переполненной общаге Галке тоже нравилась, и профессия, на которую она училась, – машинист крана – тоже была ничего. По крайней мере, работа всегда найдется.
Штанины джинсов напитались жаром от батареи, но остались влажными. Галка наспех причесалась, наколола на вилку тонкотелую рыбешку в томатном соусе из банки, закусила сушкой. Отсалютовала соседкам и убежала.
Помогать.
Провинциальный тихий городишко покрывался вечером, как сыпью: вспыхивали тусклые фонари, переминались с ноги на ногу люди на черных остановках, прятались от мелко сеющегося дождя. Ноябрь накрапывал серостью и холодом. Пока Галка с пересадкой добиралась до нужного адреса, сначала поймав газельку до вещевого рынка, а потом перепрыгнув на автобус до Мясокомбината, телефон дважды возмущенно пискнул и ткнул ее в ногу. Оба раза писала Дана с предупреждением, что они все взбешенные и смертельно замерзшие, греются в супермаркете у остановки. Галка, чувствуя во рту сладковатый томатный соус, не стала ей отвечать.
Бело-голубых масок на подбородках почти не было, и лица казались Галке странными, неполными, будто кто-то сорвал со старых деревянных щелкунчиков нижнюю челюсть и оставил вместо нее черную дыру. Губы, бледные острые подбородки, щетина или прыщи… Галка впервые подумала, что за прошедшие почти два года так привыкла к сухой, словно пергамент, коже на пальцах от вечных спиртовых гелей, к засаленным маскам и дистанции, что переполненный салон автобуса до сих пор немного нервировал. Неподалеку сидела бабулька в теплом платке, поправляла медицинские перчатки и маску, а потом бросала недовольные взгляды на одну лишь Галку, будто та была единственной нарушительницей. Да и с чего бы вообще? Кажется, масочный режим уже отменили, хотя могли и обратно ввести, кто их знает…
Глядя бабке в черные щелочки глаз, Галка кашлянула. Увидела себя словно со стороны: синевато-бледная и костлявая, с острым носом и взлохмаченными, рвано остриженными черными волосами. Еще и глаза наверняка воспалились: хотя к концу дня Галка с трудом добиралась до кровати, все чаще и чаще она просыпалась в три часа ночи и таращилась в потолок. Похрапывала соседка-первокурсница, на побелке мелькали тени от голых карагачевых ветвей и полосы белого фонарного света, тишина обступала, обволакивала, и приходил едва слышный мамин шепот… Бессонница гнала на кухню, в курилку, в чужую шумную комнату. Там шепот утихал.
