Путь из Марселя на Восток был изнурительным кошмаром. Николай за месяцы скитаний по Средиземноморью, Ближнему Востоку и Ирану исхудал и зарос щетиной. Его глаза, привыкшие к парижским огням и картам Генерального штаба, теперь отражали лишь дорожную пыль и безразличие чужих лиц. Он был тенью, движущейся в единственном направлении – к Родине, которую он покинул с позором, но теперь, в час величайшей опасности, возвращался. Его гражданская одежда, купленная в Марселе, была мятой и грязной, но под ней, прижатые к телу, лежали свёртки с микрофильмами – его единственный пропуск, его неоспоримая ценность.
Граница с Советским Союзом была не просто линией на карте, а невидимой стеной, пропитанной тревожными предчувствиями. Он пересёк её глубокой ночью в конце июля 1941 года через малоизвестный участок на юге Казахстана. Холодный степной ветер пронизывал до костей. Земля под ногами была сухой и твёрдой. Вот она, Родина. Другая, чужая и всё же… своя, манящая и пугающая одновременно.
Его заметили на рассвете. Из-за холма вынырнули два молодых красноармейца в запылённых шинелях с трёхлинейками наперевес.
– Стой! Руки вверх! Кто такой?! Откуда?! – крикнул один из них, направляя на него винтовку.
Николай поднял руки, показывая, что у него нет оружия.
– Я русский офицер. Николай Ковалёв. Прибыл из Франции.
Солдаты переглянулись, в их глазах читалось недоверие, граничащее с подозрением.
– Офицер, говоришь? Из Франции? Хорошо поёшь! Пойдём, проверим, какой ты офицер.
Его доставили в небольшую станицу, где располагался запылённый штаб НКВД. Он сразу почувствовал едкий запах махорки, кислого пота и казённой дешёвой бумаги. Его привели в подвал. Там было душно, темно, пахло сыростью и гнилью. Николая посадили на шаткий стул. У двери стоял часовой с наганом, его лицо было совершенно непроницаемым. Николай устало прикрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями.
Через час дверь открылась. Вошёл человек. Невысокий, плотный, в гимнастёрке без знаков различия, но с внимательными, жёсткими глазами, в которых не отражалось никаких эмоций. Гладко выбрит, словно высечен из камня. Комиссар. Или оперуполномоченный НКВД. Он сел за стол, достал пачку «Беломора», закурил. Дым кольцами поплыл в тусклом свете одинокой лампочки, свисавшей с потолка.
– Ну что, товарищ? Рассказывай. Кто такой? И что привело тебя из Франции-матушки на нашу советскую землю? В такое время? – Голос был ровным, без интонаций, холодным, как зимний ветер.
Николай смотрел ему прямо в глаза, стараясь сохранять невозмутимость.
– Я Николай Ковалёв. Бывший штабс-капитан царской армии. Эмигрант. Служил во французской армии. Лейтенант. Я пришёл воевать. За Родину.
Офицер усмехнулся. Беззвучно. Его глаза оставались неподвижными, словно два стеклянных шарика.
– Воевать за Родину? А что же ты раньше не воевал, господин офицер? Когда твоя «Родина» была под ударом? Когда мы тут кровь проливали, а вы, белогвардейцы, штаны протирали в Париже? Там не бойся катались как сыр в масле?
– Я воевал. На Германской. На Гражданской. Я всегда был за Россию. – Николай говорил спокойно, стараясь не выдать внутреннего напряжения, которое, словно тугая струна, натянулось где-то под ложечкой. – И сейчас война… не против Советов. Против русского народа. Нацисты. Они пришли уничтожить мою Родину. Я не мог оставаться в стороне. Ненависть к ним сильнее, чем все разногласия с вашей властью. Я хочу защищать свою землю. Свой народ.
