Часть первая. Договор и чайки
1
Я резко открыл глаза и окинул взглядом полупустой вагон. Место рядом было свободно. Заглянул под кресло, а затем на полку у себя над головой в поисках сумки или чемодана, но не нашел ничего, кроме пустой пластиковой бутылки из-под воды. По привычке полез в карман джинсов за телефоном, но и его не обнаружил. Сознание, мирно спавшее несколькими мгновениями ранее, набирало обороты со скоростью поезда, несущего меня в неизвестность. В висках пульсировала кровь, в горле пересохло, дыхание участилось. Стараясь собраться с мыслями и не выдать своего состояния окружающим, я встал и вышел в тамбур.
У дверей вагона я увидел вывеску с правилами безопасности на шведском языке. Хорошо, теперь хотя бы знаю, что по-прежнему нахожусь в той же стране. Прислонившись лбом к стеклу, я вглядывался в пейзаж за окном и пытался найти хоть какую-то долю здравого смысла в абсурдной ситуации, героем которой оказался. Кроме стремительно сменявших одна другую белых елок, взгляду было не за что зацепиться.
Во рту не было привкуса алкоголя, в животе немного урчало, резко захотелось есть. Я поднял рукав куртки и посмотрел на часы: без четверти час. Тем не менее свет за окном скорее походил на предзакатный, нежели на полуденный. В столице в час дня небо выглядит по-другому. Либо часы отстают, либо я направляюсь на север. Судя по снежным полям за окном, именно так и есть. Дело за малым: выяснить, какого черта я забыл на севере Швеции.
Моим последним воспоминанием до того, как я очнулся в поезде, были сумеречные очертания нашей спальни в Стокгольме. Вчера я допоздна засиделся за работой, потом поцеловал на ночь спящих детей, лег в кровать и сразу же уснул рядом с женой. Все как обычно. За исключением одного события, которое я с самого начала нарочно прятал в самую глубину разума, отказываясь верить в происходящее.
Пятница не предвещала ничего интересного, а уж тем более судьбоносного. Возвращаясь вечером домой, я придумывал отговорки, чтобы никуда не ехать, но на ум так и не пришло ничего правдоподобного.
– Поль, где тебя носило? Нам выезжать к Несбиттам через пять минут! – Услышал я голос Лорен, едва ступив на порог.
– Выедем вовремя, успокойся.
В дверном проеме показался хрупкий силуэт жены. Много лет назад, когда мы впервые встретились, у меня мгновенно возникло желание обнять ее. Не страстно и горячо, а трепетно и нежно, как ребенок обнимает любимую игрушку. Сейчас, когда на меня смотрели полные негодования глаза уверенной в себе женщины, я не имел ни малейшего понятия, нужны ли ей по-прежнему мои защита и забота.
– Почему ты никогда не отвечаешь на мои звонки? Зачем вообще телефон, если он вечно на беззвучном режиме? – вздохнула она, убирая с лица пряди непослушных волос.
В ответ я лишь пожал плечами, глядя на отблески подвески в виде полумесяца в вырезе ее блузки. В этот вечер Лорен выглядела особенно привлекательно. Я хотел сказать ей об этом, но почему-то не стал.
Мы молча пересекали вечерний Стокгольм с запада на восток. Лорен не любила разговаривать, когда была за рулем. Я повернулся к окну и наблюдал за тем, как редкие посетители, до ушей подняв воротник в попытке защититься от ветра, попивают дымящийся кофе на террасах кафе. Свет последних лучей закатного солнца играл на выпуклых камнях мостовой, отшлифованных тысячами пар ног. Тут и там лежали островки спрессованного снега, и мне казалось, я слышал, как они стонут под грязными подошвами прохожих.
За последние годы этот город стал мне родным. Я ни разу не пожалел о том, что променял на него родной Марсель и последовал за женой, когда ей предложили преподавать в одном из крупнейших шведских университетов. К Франции нас все равно мало что привязывало: я работал удаленно, связь с родственниками едва ли поддерживал, а родители Лорен жили в Лондоне – она оттуда родом. Именно в Стокгольме мы превратились в настоящую семью, улыбающуюся с глянцевой фотографии в рамке над комодом. Четыре с виду счастливых лица, не подозревающих о том, какие перемены несет им северный ветер.
