Помещение окутывала едкая дымка, не давая толком рассмотреть,
что же происходит. Если бы в этот момент кто-то оказался там он бы
непременно почувствовал навящивый запах сигаретного дыма и
подожжённых бомбочек. Этот дым стремился залезть своими щупальцами
под одежду, укутать, ласково шепнуть на ухо и схватить за горло.
Так чтобы до хрипов.
Однако, стоящего посреди комнаты, человека это, казалось, совсем
не беспокоило. Он кажется даже получал от этого почти щенячий
восторг. Это так будоражило кровь. Капюшон черной толстовки был
натянут по самое не могу, не давай возможности увидеть его лицо и
опознать.
В тишине раздается мелодия. Такие обычно встречаются в старых
музыкальных шкатулках, которые стоят, как реликвия на почетном
месте в доме вашей бабушки. Звуки хрипят, а иногда и вовсе словно
срываются показывая, что предмет издающий их явно на последнем
издыхании. Вот еще чуть-чуть, и они смолкнут совсем и уже навсегда.
Но нет играется еще одна нота, а в след за ней появляется
следующая. И вместе с тем желание успокоить муки несчастной
безделушки.
Человек в капюшоне медленно раскачивается в такт музыке и даже
напивает себе под нос не замысловатый мотивчик. Ему совсем не жалко
бедные шестерёнки. Он почти упивается этой музыкальной болью. Почти
захлёбывается в радости.
Дымка немного рассеивается и среди прочего убранства можно
заметить стол, стоящий в углу комнаты, выглядящий именно так, как
должен выглядеть стол занятого человека. Можно было представить,
как некто чрезвычайно серьёзный подписывает важные бумаги сидя за
ним, упираясь локтями в столешницу. Диваны, обитые бархатом, так и
зовущие на них присесть. А еще лучше разодрать эту великолепную
отделку в клочья. И, наверняка дорогой, персидский ковёр на полу,
по которому в пору валятся детям и гадить любим животным. Картину
завершали книжные стеллажи возле стен, ну конечно хозяин этой
комнаты должен был много читать. Плотно задернутые шторы из толстой
и дорогой ткани не пропускали свет, делая помещение не то что
мрачным. По-настоящему жутким. Превращая комнату из жилой в нежилую
и того и гляди из-под стола появится приведение.
А сквозь хрипы умирающей мелодии разноситься приглушенное
мычание и хныканье. Это добавляло щекотливости ситуации. Словно
неуспокоенный дух тихо завывает свою печальную песню. Того гляди
застучат кандалы.
Прямо перед человеком, скрывающим своё лицо, на стуле с высокой
спинкой, привязанная толстой верёвкой, сидела девушка. В больших
зеленых глазах застыл не просто страх, а не человеческий ужас,
слёзы ручьями стекали по лицу впитываясь в грязную тряпку, что
закрывала рот пленнице. Золотистые волосы спутались и у одного
виска просматривались алые подтёки. Девушка только что очнулась,
после потери сознания и теперь её била мелкая дрожь. Она не
понимала, что происходит. Не понимала почему так сильно болит
голова. Глаза жутко резало от дыма и она даже не могла нормально
осмотреться. Ей было чертовски страшно. если бы она могла то
обязательно бы бежала подальше от сюда, но нельзя пошевелить не
руками не ногами.
В руке неизвестного блеснуло широкое лезвие с замысловатым
узором, тянущимся по металлу. Девушка казалось завизжала, но из-за
тряпки выходило лишь плаксивое мычание. Она отчаянно пыталась
вырваться, но всё что ей удалось это попрыгать вместе со стулом.
Даже не перевернулась на бок или упала на спину.
Человек в капюшоне глухо засмеялся, давая понять, что ситуация
его действительно забавляет и подошёл медленно, играючи к жертве
почти вплотную. Проведя обухом по её щеке, он издал странно
булькающий звук смахивающей на голос. Острие погрузилось в нежную
кожу лица и вопль приглушенный тряпкой стал почти резать уши. Ещё
одна кровавая полоса прочертилась на лбу и на другой щеке. Дальше
он принялся за её руки. Каждый палец теперь был прорезан до кости,
то же произошло с ногами. Тонкие капроновые колготки были
безжалостно порваны и окрасились в красный. Лезвие продолжило свой
путь по голени, а после и бедрам, делая некую разметку. Резко
неизвестный поднялся, а после сделал быстрый выпад. Ему надоело
мычание и неясный вой. Громкий даже несмотря на кляп. Он заглушал
такую прекрасную музыку. Портил ему всю картину.
