Выйдя утром на лоджию, студент-историк Юра Самохин ещё не знал, что через пятнадцать минут получит чёрную метку, поэтому настроение у него было прекрасное. Он вдохнул холодный воздух, запрокинул голову и подумал, что синоптики не обманули с прогнозом. Погода стояла ясная и сухая – антициклон сторожил округу как пёс, отгоняя тучи.
Жизнь текла своим чередом – краснели клёны в лучах осеннего солнца, соседка-пенсионерка вывела на прогулку рыжего сенбернара, а в небо карабкался орбитальный челнок, стартовавший с космодрома в Плакучей Балке.
Окинув хозяйским взглядом всё это благолепие, студент вернулся на кухню и открыл холодильник. Возиться с приготовлением завтрака было лень, и Юра ограничился тем, что положил на хлеб ломоть ветчины толщиной в мизинец. Ветчина, впрочем, была вкуснейшая, с колхозного рынка.
Продолжая жевать, он включил настенный телеэкран и некоторое время следил, как две фигуры в скафандрах ковыряют азотный лёд на Тритоне. Потом кадр сменился, и дикторша сообщила: «Если смотреть из космоса, южная полярная шапка радует глаз сочетанием необычных оттенков – лимонного, розового и белого». Тут она, пожалуй, несколько приукрасила – объект на снимке больше напоминал заплесневелую ржаную краюху.
Самохин достал фаянсовую кружку со стилизованным спутником ПС-1 на боку (шестьдесят лет со дня запуска исполнилось в этом месяце, и сувениры были теперь повсюду, разве что не росли на деревьях). Насыпал ложку растворимого кофе, бросил пять кусков рафинада, залил кипятком и снова взялся за телепульт.
На соседнем канале вещала региональная студия – вдохновенно подводились итоги сбора винограда в Прикумье. Товарищ в кадре заверил, что урожай столовых сортов в этом году высок, а лозы устойчивы к филлоксере. Юра заподозрил подвох, но отвернуться вовремя не успел – филлоксеру, которая оказалась насекомым-вредителем, предъявили обществу крупным планом, со всеми её усиками и ножками.
Юра подумал, что журналисты на советском ТВ обладают особым даром. Любой, даже самый выигрышный сюжет (взять хотя бы тот же Тритон) в их исполнении превращается в феерическую нудятину. Хотя, может, в этом есть некий глубинный смысл: зритель неизбежно приходит к выводу, что сидеть часами перед экраном – занятие абсолютно бесперспективное. Гораздо полезнее во всех смыслах – выйти на воздух и посмотреть, что тебя окружает в реальном мире.
Выключив телевизор, Юра прихватил кружку с кофе и снова шагнул на лоджию.
Дом приткнулся на самом краю посёлка. За вереницей клёнов виднелось поле, распаханное под яровые. Левее, за железной дорогой, выпирала из земли Змей-гора – до неё было несколько километров, и с этого расстояния она казалась бледно-лиловой. Восточный склон был зверски обглодан – раньше там добывали камень. Жалостливое солнце оглаживало гору лучами.
Самохин хотел отхлебнуть из кружки, но не успел.
Краски вокруг набухли и потемнели, как в стильном видеоклипе, тени стали рельефными и густыми, звуки исчезли – остался лишь тонкий противный писк, похожий на комариный. Голова закружилась, сбилось дыхание.
Перепугавшись, Юра поставил кружку на табуретку. Вцепился в перила.
Писк становился громче.
Левую руку дёрнуло, как от удара током.
И накатила боль – ошпарила, вгрызлась, продрала до костей, ввинтилась в ладонь раскалённым штопором. Будто руку сунули в чан с кипящей смолой или в жаровню с тлеющими угольями.
Шипя ругательства, он отчаянно потряс кистью – жгло нестерпимо. На ладони проступал знак, похожий на выжженное клеймо: окружность диаметром с юбилейный железный рубль, перечёркнутая крест-накрест. Багровый ожог дымился, воняя горелым мясом. От этой вони сознание окончательно помутилось, и Юра с облегчением покинул реальность, данную ему в ощущениях.
