К зданию Третьего департамента Генрих подкатил на извозчике. Коляска с поднятым верхом, качнувшись на рессорах, остановилась у чугунных ворот.
Кучер обернулся, не выпуская вожжи из рук. Лицо у него было красное от мороза, пышные усы заиндевели, на форменном пальто с алым воротником блестела медная бляха, удостоверяющая, что ее обладатель управляет экипажем первого класса.
– Пожалуйте, герр профессор.
Вообще-то свой род занятий Генрих не афишировал, но догадливость кучера его нисколько не удивила. Тот был явно человек опытный, в извозе не первый год. За такой срок волей-неволей приобретешь практические познания в физиогномике и новомодной науке под названием «психология». Ну и, конечно, у любого извозчика в кармане припрятан заряженный амулет, позволяющий просвечивать пассажиров.
Впрочем, амулет – это так, подспорье. Ничего конкретного не покажет – ни возраст, ни профессию, ни тем более имя. Только общий эмоциональный настрой и уровень агрессивности. Чтобы возница понял, можно ли драть с клиента втридорога или лучше поостеречься.
– Сколько с меня?
– Две марки.
Вот, кстати. Если по совести, то запросил бы максимум полторы – от вокзала ехали минут десять. Но чувствует ведь, стервец, что этот клиент торговаться не будет.
Выбравшись из коляски, пассажир огляделся и тяжело вздохнул. Он не был здесь уже очень давно и, грешным делом, надеялся, что больше никогда не окажется по этому адресу. Да и вообще в столицу не собирался. С каким удовольствием он остался бы сегодня дома, в предместье! Сидел бы сейчас в уютной квартире и набивал бы трубку, лениво глядя в окно и зная, что впереди простой и понятный день, наполненный шелестом старых книг и ароматом кофе…
Он так ясно представил себе эту картину, что чуть не начал забираться назад в экипаж, но быстро взял себя в руки. Нет смысла дергаться – от этих не убежишь, спокойной жизни теперь все равно не будет.
Да и какое уж тут спокойствие, если вчера поздно вечером ему лично позвонил генерал и попросил оказать содействие следствию – по старой памяти, так сказать. Генрих, естественно, восторга не проявил. Но генерал к такой реакции был готов – ровно и методично принялся излагать подробности дела, от которых шевелились волосы на затылке. И стребовал-таки с него обещание приехать утренним поездом.
Ворота при въезде на территорию департамента были гостеприимно распахнуты, но посетителей, кроме него, отчего-то не наблюдалось. Тротуар вдоль ограды был совершенно пуст – прохожие предпочитали другую сторону улицы.
Длинное унылое здание с треугольным фронтоном стояло чуть в глубине двора, стыдливо прикрывшись шеренгой высоких лип. Летом, как вспомнил Генрих, фасад едва просматривался сквозь густую листву. Но сейчас, в декабре, все было видно как на ладони – добротная кирпичная кладка, аккуратные карнизы, окна с крестообразными рамами.
Он подумал, что в этом, пожалуй, есть некий символизм. Третий департамент желает оставаться в тени, чтобы не раздражать добропорядочных граждан ни своим видом, ни самим фактом своего существования в мире. Но они, граждане, все равно вынуждены его лицезреть – ходят мимо и недовольно кривятся.
Усмехнувшись глубине своих обобщений, Генрих двинулся от ворот к крыльцу. Звук шагов был сухим и звонким – снег до сих пор не выпал, хотя мороз держался уже неделю. И не похоже было, что погода скоро изменится. Вместо нормальных туч, способных принести снегопад, над городом висела мутная сероватая мгла, и солнечный свет растекался в ней, как масло в перловой каше.
Тяжелая дверь поддалась без скрипа. Лампы в вестибюле горели белым казенным светом. Слева обнаружился гардероб, справа – кабинка дежурного офицера. Прямо напротив входа была еще одна дверь – непосредственно в недра здания. Ее охраняли двое в синих мундирах.
