Карл Поликарпович Клюев, пожилой владелец часовой фабрики, примечателен был ростом и огромными нафабренными усами, а также, по уверению конкурентов, жесткостью характера, скрывающейся за по-детски пухлыми щеками и голубыми глазами. Посмотрев на небо, которое, наконец, прекратило ронять тяжелые капли на его усы, Карл Поликарпович повернул несколько раз массивную ручку звонка. Дождался, пока за дверью послышались шаги, после этого чуть привстал на цыпочки, заглядывая в глазок со стороны улицы, чтобы Жак мог хорошо рассмотреть визитера. Уверения в том, что его массивная фигура видна, даже когда он просто стоит перед дверью, Карл считал смехотворными; щелкнул замок и фабрикант, тщательно вытерев подошвы о половик, ступил в дом-лабораторию своего друга, Шварца.
Жак уже успел куда-то убежать, попирая законы вежливости – откуда-то из глубины помещения раздался странный звон, затем приглушенное ругательство. Карл Поликарпович недовольно покряхтел и прошел на середину прихожей, затем снял шляпу.
– Яков Гедеонович дома? – спросил фабрикант, надеясь, что его голос выражает серьезность ровно в той мере, чтобы этот прохвост немедля примчался.
Жак застучал каблуками щегольских ботинок откуда-то сверху. «Ни тебе здрасьте, ни досвидания», – недовольно подумал гость. Жак меж тем свесился с балкона второго этажа и, заулыбавшись, ответил:
– Отсутствует, Карл Поликарпыч, голубчик!
Он произнес последнее слово с жутким акцентом, так что у него вышло что-то вроде «калюпчик». Клюев подозревал, что это еще одна форма издевательства, которой он удостоился от этого нахала – в основном потому, что обычно Жак говорил на почти идеальном русском. Появившись в услужении у Шварца год назад, Жак стал звать фабриканта «Карпом Поликарловичем», и только Яков его приструнил, тут же нашел себе отдушину. И не придерешься ведь.
Не раз фабрикант за чаем и душевной беседой с другом спрашивал того – на что ему Жак? Фигура весьма сомнительная, если вдуматься. Начать с того, что этот фрукт имя имел французское, акценты менял чаще, чем модница шляпки, внешность у него была, как у франта из журнала, говорил про себя, что он грек, а фамилия у него была итальянская, Мозетти. Яков Гедеонович как-то рассказывал, что Жак, разведясь с женой, которая потребовала раздела имущества пополам, два года скрывался от нее и юристов, перебираясь из одной страны в другую, менял паспорта, а когда она его все-таки настигла, восхитился ее настойчивостью и выдал на руки, мелкими купюрами в чемодане, часть своего состояния. В то, что Жак мог бегать от жены, Карл Поликарпович верил безоговорочно, а вот насчет «состояния» сильно сомневался.
Словом, Жак был подозрительный тип с темным прошлым и мутными намерениями относительно будущего, по мнению Клюева.
– И когда будет? – спросил он у помощника Шварца.
– Они не сказали, – хмыкнул Жак, спускаясь по винтовой металлической лестнице. На полусогнутой руке он ловко удерживал поднос с чайником, четырьмя чашками и блюдцем, полным печенья. – Но ушли давно, и хозяин знает о вашем визите, так что… Пройдемте в гостиную, дождемся их, попивая ваш любимый черный с молоком.
Под «они» Жак подразумевал своего патрона, Якова Шварца, и второго помощника, молодого человека по имени Адам Ремси. Клюев предпочел бы, чтобы его встретил сдержанный и вежливый Адам, а Жак бы отсутствовал вместе со Шварцем (если уж так не повезло прийти в отсутствие хозяина), или вовсе бы провалился. Но делать нечего, Карл Поликарпыч повесил шляпу на вешалку в виде фантазийной птицы, судя по виду, будто страдающей несварением желудка, и проследовал за Жаком.
– Хорошая нынче погода, – французо-греко-итальянец расставил чашки-блюдца так расторопно, что можно было бы заподозрить за его плечами лет эдак десять службы в лакеях или официантах. – А то все лило, как из… как вы говорите, Карл Поликарпыч, калюпчик?
