Случилось это на крайнем севере Иркутской области в селе, которое расположилось на берегу реки Нижняя Тунгуска. В этом селе я родился, здесь прошли мои детские годы, годы, в которые человек чист и звонок, как лесной ручей. В эти годы мир для тебя как огромная интересная книга, открытая на первой странице, а тебе так хочется побыстрей заглянуть дальше, пропустив несколько страниц. В том далеком детском возрасте мир, окружающий тебя, воспринимается намного тоньше, эмоциональней и восторженней, нежели в зрелые годы.
Те неповторимые картины и запахи моего детства нет-нет да проникают сквозь годы и навевают воспоминания. Воспоминания приятные и дорогие моему сердцу.
Родители мои в то время находились кто где. Мама училась в Иркутске, а отец был в экспедиции. Мне судьбой было предначертано оставаться в селе с бабушкой и ждать возвращения родителей.
В пятидесятые годы народ в деревнях жил, мягко говоря, очень скромно, не говоря уже о селениях, которые находились в непроходимой тайге. Связи с внешним миром практически не было. Наше село все же кое-какие преимущества имело. В период навигации, это около двух месяцев, сюда заглядывали по Тунгуске маленькие латаные, потертые суденышки.
Они доставляли почту и продукты в сельмаг с так называемой Большой земли. Эти суденышки привозили мне и бабушке письма от мамы.
Магазин в селе сразу преображался. На прилавках появлялись консервы, селедка бочковая и – радость местных охотников – спирт в поллитровках. Завозились также сахар, соль, спички и крупы. Из конфет я запомнил подушечки, вкусней их, казалось, ничего не было. Бабушка моя была очень энергичной и неугомонной женщиной. Она всегда успевала одной из первых закупить вновь привезенный в магазин товар.
– Во, Дуська уже нахватала, – ворчали женщины, стоя в очереди.
– Ша, бабы, – говорила моя бабуля, выходя из магазина
В руках она держала сетку, полную продуктов. Конечно же, там были и конфеты. Сетка была в крупную ячейку, и что в ней за продукты, было видно.
– Углядел, – говорила она, останавливаясь, – на уж.
Получив конфеты, я бежал за ней вприпрыжку.
Дорога наша к дому проходила по берегу реки. Берега этого я тогда боялся, он был очень обрывистым. Гляну вниз, и сердце замирает. Внизу, метров 20—25, шумит быстроходная Тунгуска. Вижу, как по реке проплывают огромные бревна, коряги, уносясь, куда-то вдаль, в тайгу. Река меня завораживала, я забывал о дрожи в коленях, стоя на обрывистом берегу. Поражала красота высоких стройных сосен по ту сторону Тунгуски, казалось, я чувствовал их хвойный запах.
Этот запах воды, речной, замешанный с запахом тайги, часто доходил до меня, когда я находился очень далеко от тех родных и красивых мест. Это запах моего детства, и останется он со мной, видимо, до конца моего пути.
Жили мы на окраине села, у самого леса. Дом был небольшой, но добротный, рубленный из бревен. Дома в сибирских деревнях, они и по сей день те же самые или точно такие же, что были в те годы. За пятьдесят лет ушедшего в историю времени ничего практически не изменилось в лучшую сторону в сибирской глубинке. Все те же почерневшие да покосившиеся от времени небольшие бревенчатые дома, испускающие дымок из своих труб, занесенные снегом по самые окна. Несмотря ни на что, бабушкин дом мне нравился и врезался в мою память на всю жизнь. У деда моего, судя по этому дому, руки были на своем месте, особенно мне нравились резные обналичники на окнах. Ни у кого из соседей таких не было. Уже учась в классе пятом и находясь волею судьбы в Казахстане, я посмотрел фильм-сказку «Морозко», где увидел копию дома моих бабушки и дедушки. Тогда мое детское сердечко екнуло, этот дом в фильме показался мне до того родным и близким, и подумалось мне в тот момент: будет ли еще когда у меня на этой земле дом ближе, родней и дороже?! Деда своего, который срубил этот дом, я и не видел, погиб он в сентябре 1941 года. В доме висит его портрет, который бабушка часто нежно протирает от невидимой пыли, при этом крестится, что-то шепчет и вздыхает.
