Наше будущее – для кого-то прошлое.
Наши внуки – для кого-то деды.
Наша антибиотиками защищенная и интернетом облегченная жизнь кому-то покажется полной дремучих опасностей и невыносимых трудностей.
Наши футуристические стройки и модные автомобили – для кого-то архитектура старины и раритет.
Наши грандиозные проекты – для кого-то устаревшие утопии.
Наши предсказания – для кого-то древняя летопись.
Наш фантастический мир будущего – для кого-то сказка на ночь.
Наше будущее для кого-то – прошлое…
Сведущие источники утверждают, что море – это колыбель жизни. Моей, во всяком случае, точно – мать с отцом познакомились на пляже.
Отсюда и берет начало наша семейная история, и через некоторое время метафорическая океаническая колыбель сменяется вполне реальной деревянной колыбелькой. Из которой уже очень скоро, через продольные перекладины, не умещаясь внутри, торчат беспокойные ноги.
Прямо сейчас эти ноги, покинувшие дом в приличном виде, но по истечении часа с ободранными в очередной раз коленками и перепачканными носками туфелек, так и норовят проскользнуть в дальний угол аптеки по улице Низами. Там в кадке на паркетном полу скучает старый фикус. Широкий солнечный луч с миллионом пляшущих в его толще частичек безуспешно пытается пробить матовый слой пыли на листьях.
Я подбочениваюсь, демонстрируя фикусу желание нарушить его самодовольное одиночество. Коснуться округлых жестких листьев, смахнуть пыль, натереть пальцем до глянца, придвинуть кадку ближе к солнцу. Однако строгое выражение лица аптекарши и мамино шиканье, с недавних пор ставшее нормой жизни, предотвращает мой исследовательский порыв на излете.
Смешно сдвинув две пары очков на лоб, аптекарша выдает маме серебристые прямоугольники с цветными и белыми кругляшами таблеток. Вздыхаю. Как же долго все у взрослых! Неинтересным вещам вроде чистки зубов и воспитания в разговорном жанре они уделяют чересчур много внимания, а на приятные дела вроде побороться с папой за право со всей силы тпрукнуть его в живот, пока он сопротивляется, ловко подставляя руки, но в конце я одерживаю верх и побежденный заливисто хохочет, – на это у них вечно не хватает времени.
От нечего делать взглядом вновь возвращаюсь к фикусу. До чего же унылый, ни одного цветочка! То ли дело кусты садового гибискуса в «Сабирке», так и хочется содрать парочку и щекотать ноздри ароматной крошкой сердцевины!
«Сабиркой» мама называет сад имени Сабира – самое уютное местечко для игр. Сзади сад крепко обнимает бакинская крепостная стена, спереди стекает широким асфальтом улица Коммунистическая с ее завлекательными «Академкнигой» и кафе «Серин» («Прохлада»).
На прогулках в «Сабирке» с мая по октябрь взгляд так и липнет к кустам, усыпанным сиреневым с тугими прожилками цветкам. Я зову их «дюймовочками»: если вывернуть лепестки наружу, то получается платьице, а мучнистая длинная сердцевина похожа на туловище сказочной героини. Остается лишь придумать для нее новые приключения.
Иногда незаметно для мамы я дегустирую сочные соцветия. Сладковато-горький вкус расползается по языку и небу, намекая, что цветок не предназначен для пищевых утех, но я не сдаюсь. Однажды даже отправляю в путешествие по пищеварительному тракту божью коровку с лакированными крылышками кирпичного оттенка. Такой же цвет у папиных «Жигулей». Он каждый раз поясняет, что это цвет «коррида». Название нравится мне перекатом «р-р-р» и тем, что папина «коррида» не кажется такой же ужасной, как ядерный красный оттенок платков тореро, утыкающих лбы и спины несчастных быков острыми пиками, как изредка показывают по ТВ. Цвет папиной машины мягкий, как сплав красного с карамельным. При взгляде на нее не думаешь о жестокости кровавой бойни, скорее веет ветром воспоминаний о мужестве и отваге давних времен.
