В конце февраля 1812 года княгиня Нина Ланевская давала бал. Я помню портрет молодой княгини в картинной галерее Павловского дворца. Высокая, стройная, в лёгком платье à la antique и сапфировой диадеме, с безупречной причёской из тёмно-каштановых завитков. Родинка над крылом изящного носика, узкая переносица, отполированная художником. Маленький рот с выпуклыми губами, которому больше идёт рассуждать, чем улыбаться. И умные янтарно-зелёные глаза. Непросто было заслужить приглашение в её дом!
Я словно вижу этот бал. Свечи, люстры, полупрозрачные платья, золочёные эполеты. У стены под мраморными колоннами – подпоручик лейб-гвардии Семёновского полка Александр Ильин с приятелем. Оба в парадных тёмно-зелёных мундирах с синими высокими воротниками, офицерские шарфы на поясе золотыми нитями сверкают.
Два женских голоска застрекотали за их спинами:
– Какая у неё нескладная поступь, как у гусыни!
– Вы о той, что подле княгини Нины?
Подпоручик Ильин обернулся: дама в белой токе1 с кудрявым пером, на лбу – цепь мелких рубинов в два ряда. Не «своих» дама – финляндцев. Отвечала – жена капитана его роты:
– Недаром она никогда не танцует. Дабы на ровном паркете не споткнуться.
Белая тока прикрыла веером смеющийся рот:
– Вы хоть раз слышали, как она музицирует? Для неё что allemande, что краковяк – всё на один лад.
– Хи! На арифметический лад.
– Сударыни, перестаньте судачить, – вмешался Александр. – Пощадите наши уши.
– Вы вольны не слушать, подпоручик, – улыбнулось рязанское личико капитанши.
– Я запрещаю вам точить зубки на дочери моего соседа – отставного ротмистра гвардии!
Какой-то штабс-капитан Финляндского полка нашёл случай погеройствовать:
– Господин подпоручик! Извольте умерить ваш тон! Вы говорите с дамами!
– Увы. Будь то не дамы, кому-то давно пришлось бы ответить за свой язычок.
Музыка замолкла – на чистый чеканный голос подпоручика обернулись проходящие пары. Объявили мазурку.
– Не вынуждайте меня.., – прошипел штабс-капитан.
Я давно грезила взять перо и записать: так, как рассказывала моя бабушка про первый и последний скандал в доме княгини Нины Ланевской. Два офицера, пистолеты, задний двор…
И поединок не случился.
«Русые волосы с волной. И глаза голубые», – так вспоминала бабушка своего заступника. И больше ни слова о нём.
Она умерла, когда мне исполнилось четыре года. А эта история почиталась у нас за семейный анекдот: как бабушка утопила в колодце дуэльные пистолеты.
Да-да, неуклюжая, нескладная математичка – это и была моя бабушка, Екатерина Чубарова.
Осенью 1886 года мои старенькие родители уехали в Крым лечить гипертоническую болезнь. В тридцать пять лет я была не замужем. Но мне уже дозволялось жить одной в Петербургской квартире.
В ненастный октябрьский день я услышала звон дверного колокольчика. Горничная удивила меня:
– К вам господин из Италии.
Знакомых итальянцев у меня не было. Но гостя следовало принять, и я вышла в прихожую.
Высокий брюнет, на вид – лет сорока, держал чёрный шагреневый саквояж. На первый взгляд, его улыбчивое лицо с серо-голубыми глазами и аккуратными усами вызывало симпатию.
– Имею ли я честь говорить с внучкой Екатерины Чубаровой? – спросил он меня по-русски.
– Да, моя бабушка в девичестве была Чубарова.
– Позвольте мне представить себя: князь Марко ди Мильяно. Я здесь по просьбе моего покойного дедушки. Я привёз это вам, – он подал мне саквояж. – История вашей бабушки.
– История моей бабушки? Из Италии?
Он едва не выронил шляпу с чёрной лентой, передавая её горничной.
Я пригласила синьора в мою небольшую гостиную. Мы сели в кресла возле чайного столика. Я присматривалась к цвету его волос: чёрных, словно осыпанных золотой пыльцой. Чёрный галстук, чёрный жилет, чёрный пиджак. Горничная подала чёрный кофе. Князь принял из моих рук чашку с гжельской росписью и улыбнулся:
