Когда-то давно я жил в Москве и звался Евгений Цветков. Я очень боялся зреющей смуты, ознаменовавшей начало двадцатого века в русской истории. В свои двадцать лет я чувствовал ее сердцем, как, наверное, не чувствовал никто вокруг…
Сквозь тьму небытия тупым тусклым лезвием стал прорезаться маслянисто-серый свет. Некая сила мучительно выталкивала его из мрака, как из материнской утробы, навстречу зябкому и неприветливому миру. Он еще не был в силах задаться вопросами: «Кто я? Где я нахожусь и почему?» Но он уже чуял, что пробуждение станет худшим открытием в его жизни. Жизни, которую он не мог вспомнить до последнего момента.
Мои беззаботные друзья не понимали меня. Я сам себя не понимал. И как-то раз обратился за помощью к корифею психологии, мнимому филантропу доктору Беннетту. Беннетт отправил меня на сеанс магической игры к таинственному иллюзионисту Мсье Фантазму, открывшему мне врата в иной мир… в Пандемониум. Кажется, всю эту историю имело бы смысл назвать «Пандемониум»!
Чьи-то голоса смутно, как сквозь толщу воды будоражили и царапали слух. Мужской и женский. Несмотря ясность отдельных слов, смысл разговора едва ли можно было уловить. Кажется, речь шла про мелкие монеты, про христианскую добродетель и про опасность простудиться в холодную погоду.
«При чем здесь это все?»
Вместе двое темных волшебников, подчинили меня себе, превратив в медиума, необходимого доктору для его страшного ремесла. Он насылал на людей проклятия, обеспечивая себе этим хороший доход, словно наемный убийца. Я был при нем кем-то вроде оруженосца или живого щита.
Он почувствовал, что чем-то уютно накрыт, будто бы одеялом. Холод больше не лез под одежду. В коленях сделалось чуть теплее. Вязкое бессилие мешало ему даже на ощупь определить причину этой перемены. Перед глазами все еще плыл, то оживая, то угасая, болезненный морок. Он тщетно пытался полностью открыть их. Голоса уже смолкли.
Беннетт научил меня отделяться от тела во сне, в виде астральной сущности и вместе с ним добираться до разума жертв. За время рабства, пребывая в чужих снах, я, против своей воли, помог доктору загубить немало жизней. Побывал в зловещем особняке, где познакомился со слепой красавицей Селеной, ставшей моею близкой подругой.
К пробуждению назойливо примешивались строки из стиха про майскую ночь. Очень своеобразного, воздушно лиричного, пусть и излишне слащавого, как смесь сахарной патоки и цветочного нектара, опрысканного тончайшими духами лаванды. Такой стих он мог написать только очень давно. Безнадежно давно. Как и все лучшее, когда-либо написанное им. Он помнил это, несмотря на черный провал забытья.
В конце концов, не выдержав, я обратился за помощью к одной своей знакомой: юной ведьме Альцине, которая презирала меня, но согласилась помочь избавиться от страшного покровителя. Однако план сорвался. Беннетт явился к Альцине и убил ее: я сам видел ее труп. Я был уверен, что стану следующим…
Свет уже наполовину разодрал бессильные веки, и сквозь слезящееся марево начали проступать черные силуэты голых деревьев, которые тут же заслонило что-то напоминающее темный полицейский китель с блестящими пуговицами. Очевидно, это он и был.
После Октября я в последний раз встретил доктора, пытавшегося бежать из Москвы. Доктор хотел вновь использовать меня, но завязалась схватка, в ходе которой я… кажется, лишил Беннетта жизни. Иначе бы он убил меня! Так вышло. При нем была его бесценная коллекция магических препаратов, которую я выбросил в подвал.
Тычок дубинки и грубый голос вернули его в действительность.
