Конрад был настолько пьян, что устремлялся к каждой женской фигуре, которая появлялась на ночной улице, обгонял, останавливался под фонарем, чтобы рассмотреть, и пугливо отступал назад. Теперь он преследовал молоденькую барышню, которая в сопровождении служанки возвращалась домой из гостей. Она ответила на его взгляды с холодным интересом. Внезапно ему не хватило куража заговорить с ней. Ни на что не решившись, Конрад машинально свернул на соседнюю улицу.
Он уже сделал несколько шагов, когда увидел в окне первого этажа сияющие красные занавески. Следовательно, за ними должен гореть свет.
– Это нечто, – подумал он, сам не зная почему, и тихо стукнул тростью в окно. Один раз, второй.
– Боже мой, – подумала Эстер, – а что если это друг Курта? – Она накинула шаль на голые плечи и осторожно посмотрела в щелочку среди занавесок. Увидела только неясную тень. Немного приоткрыла окно.
– Кто здесь?
– Я хочу войти, – сказал Конрад, – открывай!
Она толкнула окно и слегка высунулась наружу. Тут она увидела его разгоряченное возбужденное лицо, пристальный алчущий взгляд и услышала срывающийся голос. Он уронил трость и воздел к ней руки, словно адорант:
– Ты…
Это вскружило ей голову: улица, окутанная сладострастными сумерками, безумный поклонник и крайне щекотливая ситуация – Курт мог войти в любую минуту и застукать их.
Хотя он сидел в кабинете в другой части дома и писал какой-то трактат, а писал он часами и порой засиживался над своими рукописями до рассвета, но также он мог в любой момент появиться в комнате.
Она проскользнула к двери и прислушалась к звукам в коридоре.
Затем бесшумно закрыла задвижку, мелкими шажками прошла по ковру к окну и сказала:
– Тебе придется лезть через окно.
Одним движением Конрад перемахнул через подоконник.
И когда он увидел прекрасную женщину, представшую перед ним в ночной сорочке, с высокой прической, черными узкими глазами и желтоватым нежным лбом, словно на японской гравюре, он тут же протрезвел, ошалев от любви.
Со стоном он прижал голову к ее груди.
– Тише, любимый, – она поцеловала его волосы, нежно отстранилась и, прислушиваясь, подошла к двери. Затем потянулась к стене справа и щелкнула выключателем, погасив свет.
Конрад ушел тем же путем через окно, сжимая в кулаке голубой шелковый бант с воротничка ее ночной сорочки.
– Что же это? – сказал Курт, снимая рубашку, – у тебя на воротничке нет голубого банта?
– Да, – равнодушно сказала Эстер и коснулась шеи кончиками трепещущих пальцев, которыми ласково проводила по груди, – прачка весьма небрежна. Она опять забыла бант…
Для Фите Вильгельм
Она была правнучкой французских эмигрантов.
Улыбка Маргарет Анду простиралась над городком, словно вечно весеннее небо. Чем был бы городок без улыбки Маргарет Анду? Кто бы о нем знал? О его польском шипящем названии, о грязных, безликих улицах? Как бы я мог рассказать о нем без Маргарет Анду? Ее улыбка трепетала в душных конторах, плохо освещенных лавках, тесных и мрачных меблированных комнатах. Через окна школьных классов, забеленных до половины, чтобы ни единый рассеянный взгляд не проникал внутрь со стороны переулка, эта улыбка проскальзывала в облезлые помещения, как утреннее солнце. Учитель беспокойно ерзал, поправлял двойные очки и моргал, словно ему в глаз попала муха. Но ученики-подростки, эти негодники, которые только-только начинали учиться видеть, слышать и чувствовать, застывали неподвижно, озадаченные, и вынашивали в своих глупых душах хулиганские замыслы в отношении улыбки Маргарет Анду.
