Прозрение
187 420
Как легко попасть в палачи –
промолчи…
А.Галич
– Как сейчас жить? Порядка нет! Одни воры вокруг! Ах, как Сталин нужен! При нем перестреляли бы всех этих воров! В страхе люди жили, и порядок был
Я обернулся. Защитницей Сталина оказалась пожилая женщина с обветренным, загорелым лицом дачницы или крестьянки.
Она взглядом искала поддержки у небольшой очереди, в которой стоял и я. Старик с нечёсаной седой бородой с готовностью закивал.
Я не мог молчать. И, чтобы не ввязываться спор с немолодым, неумным и явно предвзятым человеком я ушел. Я знал, что доводы, которые приведу я, не убедят подобных людей.
Для меня имя Сталин было синонимом слова «палач». Который был виновен в гибели миллионов людей, среди которых были и мои родные.
Прадед мой был потомственным кровельщиком в небольшом городке. Мелких, юрких мужичков (такими были все, как на подбор, в этом роду) выдерживали любые крыши.
Лет с пятнадцати он работал. Занятие это было весьма доходное. Прадед рано женился, посватавшись к красавице-соседке, дом для семьи построил. Родились две дочери. Младшая – моя бабушка. Достаток в доме был полный, на подворье вся живность – от кошки до коня. И огромный огород. На нем, не разгибая спин, трудились женщины.
В 20-ые годы Советская власть руками завистливых соседей раскулачила деда, опустошив и дом, и двор. Дед, вернувшись из соседней деревни, где крыл крыши, в пустой дом схватился за топор и бросился в сельсовет. Председателя сельсовета от верной смерти спасла сноровка. Он успел нырнуть под стол, в который воткнулся брошенный топор.
От высылки в Сибирь прадеда спасло только то, что представители новой власти тоже хотели иметь добротные крыши. А он был единственным кровельщиков в районе. Его продержали месяц в кутузке, под которую отвели погреб. И выпустили, когда от сырости у него начали отниматься ноги.
Он вернулся домой, обматерил Советскую власть, рыдающих жену и дочерей, взял инструменты и пошел работать. Через год в дом вернулся достаток.
В 1929 году в этой деревне расположились на постой части Красной Армии. Офицеров расквартировали по домам местных жителей. Фамилию одного из этих офицеров я теперь ношу.
Со старой пожелтевшей фотографии – единственная память о дедушке – на меня настороженно смотрит красивый молодой человек с тонкими чертами лица. На нем форма с лычками, но я не могу представить его с оружием в руках – такой у него незащищённый взгляд.
Моей бабушке в тот год исполнилось восемнадцать лет. На выцветшем снимке – худая девушка, по-деревенски повязанная белым платком. Она сидит на лавочке у избы, сложив на нарядном переднике тяжелые, натруженные руки. Но взгляд у нее слишком жёсткий и холодный для неискушенной деревенской простушки.
Местные девушки охотно скрашивали досуг молодых офицеров.
Теплым июльским (судя по дате рождения отца) вечером парочка пошла гулять за околицу. Летние ночи наступают стремительно. Над головами влюбленных одна за другой вспыхивали звезды. Они казались такими крупными и тяжелыми – вот-вот оторвутся и упадут под ноги.
Сенокос только закончился, и поля были сплошь заставлены душистыми стогами. Офицер жарко обнимал девушку, и ее глаза блестели в темноте ярче звезд. Он торопливо бросил на сено свою гимнастерку …. Вернулись влюбленные в деревню только под утро.
Понимала ли моя бабка, что ждет ее дальше? Судя по ее взгляду на фото, не могла не понимать. И все же уступила нетерпеливому кавалеру. Была она до беспамятства влюблена в изящный профиль молодого офицера? Или это был холодный расчет дочери крестьянина, готового любой ценой вырваться из замкнутого круга тяжелого деревенского житья-бытья?
Прадед с проклятиями выгнал дочь из дома. Молодые люди расписались в местном сельсовете. Им выделили дом кулака, высланного в Сибирь. Но скоро армейская часть поменяла дислокацию, и молодой муж не дожидался рождения сына.
