Ледяная сырость пробирала до костей. Мокрые комки перемешанного с дождем снега липли к лицу. Руки в перчатках онемели и, казалось, начали примерзать к чугунной ковке моста. Он подался вперед. Там, внизу, медленно плыла черная марь Невы, прорезанная серыми осколками льдин.
Ночная темень посерела, а потом и чуть посветлела. Розовый восход готовился раскрасить реку и город, очертить голые ветви деревьев, унылые дома, бегущие мимо фигуры и мелкие волны на реке. Нева оголилась. Дело неумолимо двигалось к весне. Хотя до тепла и цвета наступит еще не один рассвет.
Он слышал цоканье копыт. Скоро мостовую заполонят извозчики. Возможно, на него даже обратят внимание. Одинокая фигура посреди моста ранним хмурым утром вызовет вполне понятные вопросы, зачем она здесь и что собирается делать.
А если не обратят? Если не кинутся спасать, заклинать господом богом, утаскивая прочь? Решился бы он? Осмелился? Он знал, что нет. Никому и никогда не признался бы, но нет, у него не хватит смелости и решимости прыгнуть вниз.
Сколько он здесь стоит? Из гостиной Сурова он ушел за полночь.
Какая глупость! Чертово невезение! И что же теперь, губить жизнь из-за дурацких понятий о чести? Что это вообще такое?
Андрей Модест, отставной фельдфебель, утвержденный в дворянстве вместе с отцом и старшим братом по ходатайству Тамбовского дворянского собрания менее двух десятков лет назад, отцепил затекшие руки от перил и покачался с пятки на носок. Туда-сюда. Потом вытащил пистолет, покрутил в руках, любуясь отсветом восходящего солнца на стволе и рукояти и, нервно дернув головой, засунул его обратно. Едва он сделал первые шаги, чтобы уйти с моста, как раздался смех. Вкрадчивый, презрительный и всезнающий. Мерзкий. Молодой человек дернулся, как от удара хлыста, и обернулся.
Сквозь серую утреннюю мглу проступил мужской силуэт. Эту трость со сверкающим золотом набалдашником Андрей сразу узнал. На дорогой бобровый воротник пальто налипла влага, цилиндр слегка подрагивал, а его владелец смеялся. Даже глаза насмешливо поблескивали в темноте.
– Не сомневался, что вы не решитесь. Околел любоваться на вас, дорогой Модест. Помилуйте, так можно и замерзнуть. Тогда бы на вашей совести была не только ваша смерть, но и моя. Однако вы долго размышляли о своей судьбе. Но и здесь мои ставки играют верно. Не решитесь. За версту чую малодушие.
– На что не решусь? – услышал Андрей свой взволнованный голос. Резкий, но неуверенный, даже какой-то дребезжащий. Не получилось у него с ходу взять правильный тон. – Я не заметил вас.
– Вы же пришли с моста кидаться? Или прежде предпочли бы застрелиться? И то верно, высота-то здесь невелика. Пистолет-то все крутили и крутили. – Смех не исчез из голоса незваного свидетеля.
– И не думал даже. Собирался протрезветь и охладить голову. – Это высказывание вышло лучше: легче, безразличнее, более прохладным тоном.
– Ну да, ну да. Конечно-конечно. Очень рад. – Господин не переставал смеяться. – И то верно. Стоит ли лишать себя жизни из-за каких-то пятидесяти тысяч?
– Что за дело вам до моих долгов?
Сейчас Модеста уже изрядно потряхивало. И не только от холода. Больше от нервов, от раздражения и нелепости ситуации. Он чувствовал себя жалким и ничтожным на виду у могущественных и важных господ. Блохой, которая скачет под лупой. Куклой-марионеткой, которую дергают за ниточки. Как же это было горько и унизительно!
– Вы должны Суворову. А Суворов должен мне. И поболее вашего. Еще вы должны Рылееву и, кажется, Борису. Они все должны мне. Как вы помните, сам-то я не понтирую
