Общеизвестно, что большинство мам, какой день ни возьми, к восьми тридцати утра готовы кого-нибудь убить. В тот конкретный день, вторник восьмого октября, я была готова к семи сорока пяти. Представьте, вы запихиваете в подгузник двухгодовалое дитя, обмазавшееся кленовым сиропом, в то время как четырехгодовалое решило сделать себе стрижку (как раз когда надо выдвигаться в садик); одновременно с этим вы пытаетесь выяснить, куда запропастилась ваша няня, при этом вытирая кофейную гущу, убежавшую из переполненного кувшина, ведь вы забыли вложить в кофеварку фильтр, потому что спите на ходу. Так вот, если ничего такого с вами не случалось, давайте я повторю для вас по слогам: я была готова кого-нибудь убить. Все равно кого.
Я опаздывала.
Мой агент уже ехала с Центрального вокзала Нью-Йорка до станции Юнион в Вашингтоне, и там, в ресторанчике, который я не могла себе позволить, у нас с ней был заказан столик. Мы должны были за бранчем обсудить, на сколько я не успеваю к дедлайну сдачи книги, за которую принималась уже трижды и которую, возможно, никогда не закончу, потому что… Господи Иисусе, так уж вышло.
Мой двухэтажный домик в колониальном стиле располагается достаточно близко к городу, чтобы «встречаемся в 10:00» звучало реалистично. С другой стороны, Саут-Райдинг достаточно далек от города, чтобы убедить в общем-то здравомыслящих людей покупать надувные куклы в натуральную величину, благодаря которым можно бесплатно проскользнуть по полосе для машин с пассажирами (и при этом не схлопотать пулю от тех из нас, кто еще не продал душу и не купил себе такую же надувную куклу).
Не поймите меня неправильно. Мне нравилось в Саут-Райдинге. До развода. До того, как я узнала, что мой муж спит с нашим агентом по недвижимости, которая к тому же оказалась членом правления ассоциации домовладельцев. Полагаю, что это не совсем то, что наша риелторша имела в виду, когда описывала эту загородную мекку как место, где «все свои». В брошюре было полно фотографий, где на оригинально оформленных верандах обнимались счастливые семьи. В ней использовались такие слова, как «идиллия» и «покой», потому что невозможно заглянуть в окно на глянцевых страницах рекламного журнала и увидеть там измученную злющую мамочку, или голого липкого малыша, или волосы, и кровь, и кофе на полу.
– Мамочка, сделай что-нибудь с этим! – Делия стояла посреди кухни и теребила намокшие остатки волос там, где поцарапала себя кухонными ножницами для разделки птицы. Тонкая струйка крови бежала по лбу, и я успела размазать ее старым слюнявчиком прежде, чем она попала ей в глаз.
– Я ничего не смогу сделать, детка. Мы отвезем тебя к парикмахеру после садика. – Прижав слюнявчик к выстриженному месту, я подождала, пока кровь не остановилась. Затем, зажав мобильник между ухом и плечом, я заползла под стол и соскребла с пола упавшие пряди ее волос, считая между тем гудки.
– Я не могу вот так идти в садик! Все будут смеяться надо мной! – Делия заплакала, размазывая по лицу сопли и слезы, пока Закари глазел на нее удивленно со своего обеденного стульчика и заодно крошил вафли себе на голову. – Вот папа сумел бы сделать что-нибудь!
Я стукнулась головой о крышку стола, и младшее дите тут же зашлось воплем. Я встала на ноги, размахивая для равновесия рукой, сжимающей тонкие пряди. Куча отрезанных волосков налипла на мои штаны, измазанные в сиропе. Проглотив ругательство, которое, произнеси я его вслух, мое двухгодовалое чадо непременно повторяло бы несколько недель, сидя в продуктовой тележке, я швырнула волосатые ножницы в раковину.
Где-то на сорок седьмом гудке звонок переключился на голосовую почту.
