Флегетон

Весной 1921 года штабс-капитан Владимир Андреевич Пташников, ветеран Ледового похода и обороны Крыма из некоего Сорокинского отряда, в неспокойном Галлиополи начинает дневник, он же летопись последнего года Гражданской войны. Начинает с последних часов 1919-го, с ночи, когда отряд оборонял город (в чем штабс-капитан сильно сомневается) Токмак. И в сущности перестал существовать как боевая единица: в живых остались два офицера и с десяток нижних чинов. Разумеется, не обойдется дневник без лирических выводов о смысле Белого дела, смысле в целом Гражданской войны, заметок о будущем России. Причем выводов с трех разных позиций: записки убежденного в поражении, а потому меланхоличного Пташникова читают и сразу же комментируют некий генерал, командир Дроздовского отряда, (несдавшийся воитель, готовый хоть с чертом лысым побрататься, лишь бы продолжить борьбу) и поручик Усвятский, «картежник и бретер, игрок и дуэлянт», которому хоть война, хоть мир, лишь бы по уставу, да в карты играть не запрещали. Параллельно повествование Пташникова цепляет и «нравы Голого поля»: дрязги между частями остатков Освободительной армии Юга России в эмиграции, подковерную игру генералов и союзников в Истанбуле и невеселую жизнь эмигрировавшей армии в подвешенном состоянии (посещает, кстати, развалины Трои). С самого начала книги шибает густым духом «белогвардейщины»: бывший приват-доцент Харьковского университета Пташников, археолог и историк, величает противников не иначе как «краснопузыми», говорит о России дореволюционной с тоской и позволяет себе презрительные фразы вроде «Кто будет копать Херсонес? Ну не товарищи коммунисты же!». Чем несказанно напрягает. Что из себя представляет рассказчик в самом начале? Немного сноб, немного черносотенец, язвительный офицер, почти отец-командир, классическое образование, идеальное воспитание — вот это все. Говорит он о себе и своей жизни до революции подчеркнуто безлично — мол, все тлен и пепел. И даже о его «личных обстоятельствах» мы узнаем чуть ли не в самом конце книги. Он все об «общественном», о том, что «красная чума» сделает с Россией. Иногда складывается ощущение, что он за лесом деревьев не видит — то есть он все про Россию да про Россию (образ что ли?), но совсем не про тех, кто там остался. Что первым бросается в глаза при описании Белой армии? Разрозненность отрядов: там головорезы Андрюшки Друго, тут сорокинцы, там дроздовцы — у всех свои привилегии и кодексы чести и про всех сорокинец-рассказчик говорит так, словно они и не одна армия, а так — попутчики. Харизматики на каждом шагу венчаются фигурой главы отряда — некоего Василия Сорокина (опознать фигуру я не смогла, образования не хватает), оды которому воспевает Пташников на каждом шагу. Лирическому герою — рассказчику хватает обаяния и адекватности, чтобы привлечь читателяю даже чуждого классового происхождения. Он излагает свою позицию последовательно, взвешенно — чувствуется, что автором она выведена и принята до последнего знака. Тянет рассказать, как я разочаровалась в книге где-то в конце второй трети. Там автор отправил героя к Махно, чтобы порешать к взаимному удовольствию кое-какие дела. В этот момент стало уж слишком очевидно, что Валентинов хочет всех и вся показать, а для этого нужно отправить героя по городам и весям: вчера он получал благодарность от Барона, сегодня Махно оценил его по достоинству — а завтра пленный красный комиссар осознает его стойкость? Такого, конечно, не случилось, эпизод, наверное, и правда, кому-нибудь нужный, но осадочек остался. Параллельно с тяжелой историей кампании лета 20-го в Таврии штабс-капитан рассказывает о великом романе своего сослуживца поручика Усвятского. В этом жюльверновском боевичке бравые белогвардейцы с блеском преодолевают все испытания и побеждают. Как бы намекая нам, что об этой войне кто как хочет, так и напишет. Что сам Валентинов и делает — дважды. Остается только удивляться тому, какие любопытные мысли вложил историк Андрей Валентинов, дитя победившего советского строя, в уста историка из Российской империи Владимира Пташникова, который с этими самыми советами боролся. Вот и думай теперь, кто есть кто. Р. S. Возможно, это лишняя и не по теме книги деталь, но не могу не вспомнить многострадальный хруст французской булки. В недавнем обзоре фильма «Зоя» от Евгения БедКомедиана педалировалась тема неосторожного монолога Зои о том, что она воюет в том числе за свежую булочку прямо из печи. Я ни на что не намекаю, но исполнители фильма так сами придумали или это случайный русский символизм?

Целую ночь соловей нам насвистывал, Город молчал, и молчали дома... Белой акации гроздья душистые Ночь напролёт нас сводили с ума.

Книгу обязан был читать давно. Тема - излюбленная и неизведанная, пугающая своей многогранностью и разносторонностью оценок, такая непонятная и ужасающая своей неопределенностью. Место действия - такая привлекательная своей чарующей природой и манящая своей многослойной историчностью Таврида, русский Крым.

Сад весь умыт был весенними ливнями, В тёмных оврагах стояла вода. Боже, какими мы были наивными, Как же мы молоды были тогда.

Дневник офицера... Записи на тетрадных листах, написанные ни для кого. Путаные главы, перемешанные мысли, словно не желающие быть прочитанными и понятыми, ведь что тут понимать: здесь - белые, там - "краснопузые", здесь - Россия, а там... Дневник офицера... Офицера чего? какой армии? Добровольческой? Вооруженных сил Юга России? Русской армии? А за кем армия? А с кем воюет армия? А что будет после этой войны? Записки, вряд ли дающие ответы на столь многочисленные вопросы...

Годы промчались, седыми нас делая, Где чистота этих веток живых? Только зима, да метель эта белая Напоминают сегодня о них.

Книга, на мой взгляд, очень успешно и удачно стилизована под дневниковые записи. Очень понравилась усталая, тоскливая, безжизненная атмосфера, страшащая своей обреченностью и безнадежностью. Что еще понравилось, так это живые герои, как вымышленные, так и реальные. Писатель оживляет своих героев, а воображение, хоть немного знакомое с описываемым периодом, встречает исторических персонажей как старых знакомых, вот и выходит полное погружение в книгу, что всегда приятно.

В час, когда ветер бушует неистовый С новою силою чувствую я: Белой акации гроздья душистые Неповторимы, как юность моя.

Книга, несомненно несущая отпечаток времени, в котором и для которого была написана, не лишена недостатков того самого времени. Все-таки переломный период несет свою эмоциональную нагрузку, что не может не перенестись на творчество, а отсюда однозначные оценки, разделение белого и черного и несомненного идеализирования и отождествления событий и персонажей. А напоследок хочется вспомнить слова, вгрызшиеся в один очень красивый памятник знаменитому флотоводцу, слова, которые нельзя забывать, слова, которые очень подходят этой книге: "Помни войну..."