Летом 2023 года трава продолжала расти как ни в чем не бывало: будто так и надо, росла она, трава, словно имела в виду лишний раз показать, что, сколько бы ни убивали на поверхности земли, она намеревается упорствовать в своем желании из этой земли высунуться. Ее цвет был, может быть, тусклей, чем обычно, и молочного простодушия первых дней она лишилась почти сразу, но это ей не мешало. Напротив, скудость воды заставляла ее цепляться за почву еще сильней и выстреливать вверх широкими побегами, подсохшими еще до того, как доросли до своего предела.
Летом 2023 года был зарегистрирован самый жаркий день из всех, пережитых планетой Земля за историю человеческих наблюдений. Надо думать, происходило это так: поколения лилипутских ученых приникали к ее исполинскому телу, измеряя ей днем и вечером температуру, проверяя испарину, выступившую на лбу, и с удовольствием примечая участки тела, что были попрохладней. И все это заносили они в дневник, находя, видимо, утешение в том, что дышит спящая равномерно, необычные приливы жара и холода вскоре сменяются тем, что можно считать нормальной температурой, а волосы и ногти у нее тоже в порядке – насколько такое может быть у особы, которая долго-долго уже лежит неподвижно и позволяет делать с собой что захотят. Возможно, мысленно она давно уже перешла в какое-то другое состояние, в котором мы не вызываем у нее ни беспокойства, ни гнева, – и почитает себя, например, звездою, насквозь пронизанной огнем и понемногу сгорающей. Или же складкой материи, не имеющей черт и границ и поэтому ко всему равнодушной, как театральный занавес в темноте. Или, чего не бывает, ее развлекает мысль о том, что мы не ждем от нее ничего нового, рассчитывая на ежедневные и ежегодные поставки молока и меда, как дети, что выходят по утрам на кухню, зная, чтó их ждет на завтрак. Вот они, позевывая, ждут, пока мать поставит перед ними белые плошечки с йогуртом и корнфлексом: а что, если напустить туда скорпионов, навозных мух, шевелящихся личинок? Что, если включить все батареи, так что на кухне станет не продохнуть, пустить за окном дождь из лягушек, чтобы они шлепались о стекла, начать охоту за первенцами? Этой игрой можно развлекаться долго, а начать ее стоит с мелких перемен, с травы, пожухшей не вовремя, с поездов, которые вдруг разучатся ходить по расписанию и будут то опаздывать на долгие часы, то зачем-то стремиться вперед с преувеличенной скоростью и потом стоять стоймя в чистом поле, дожидаясь, пока можно будет прибыть по назначению.
В таком именно поезде сидела в тот день одна писательница по имени М., рассчитывая прибыть к месту назначения позже срока, – так что и желтоватые поля в окне, и сеточка, прикрепленная к спинке кресла, кто-то уже положил туда пустую банку из-под кока-колы, да так и оставил, и попутчик в соседнем кресле были вестниками опоздания, без которого не обойтись. Поезда теперь вели себя так, словно были живыми существами, не нуждающимися в присмотре, и приходилось надеяться только на их добрую волю, смутно отличную от человеческой. А еще и проводников вдруг стало гораздо меньше, так что при желании можно было заехать довольно далеко, вовсе не предъявляя билета, словно никому не было до этого дела.
Но писательница М. ехала из одной страны в другую, самоуверенно рассчитывая на то, что не один поезд, так другой привезет ее куда надо. К тому же была она снабжена и билетом, и заботливо зарезервированным местом, и вегетарианским сэндвичем, купленным на вокзале, в хорошем киоске, где хлеб свежий, а кофе крепкий. Она слышала где-то, что для того, чтобы создать себе надежную, хорошо устоявшуюся привычку, достаточно повторить одно и то же действие двенадцать раз. Ты заходишь, например, по вечерам после работы в кафе с видом на реку и выпиваешь там бокал белого вина, ничего особенного при этом не делая, но на тринадцатый раз привычка выпрастывается наружу, как морда тюленя из-под воды, и ты превращаешься в другого, нового человека – того, что сидит тут каждый день, сам не зная зачем, но ожидая, что вместе с глотком вина во рту окажутся слова, пригодные для новой жизни.
