(повесть)
Порт. У моря здесь ничего не осталось от его вольного сумасбродства и романтической красоты. Море здесь было рабочей площадкой. Заплеванное мазутом, замусоренное окурками, пластиковыми бутылками и другой непотопляемой чепухой, оно не отражало в своей глубине ни плывущих по небу облаков, ни задумчиво склонившихся над ним портальных кранов. Волны лениво бились в бетонные стенки, дожидаясь шторма, когда они в кипящей пене выбросят на берег все эти противоестественные для них вещества.
1.
Только что закончились авральные дни. Досрочно разгруженный караван отшвартовался в обратный рейс. Поначалу показалось, что порт отдыхающе затих – нет, он просто сбросил авральные обороты и заработал в обычном режиме. Сделавшие свою работу докеры первого круга, непосредственно выгружавшие транспорта, ушли на большой перекур. Их коллеги, грузчики второго круга, загружавшие портовые склады и отпускающие грузы по потребителям, приняли эстафетную палочку весом… короче говоря, все то, что привезли три немаленьких сухогруза.
В комнате отдыха грузчиков, или в так называемой биндюжке, где никогда не выветривается стойкий кислый запах табака, пота, соленой рыбы и водочного перегара, где из всей обстановки – длиннющий стол и несколько лавок, сколоченных из досок такой толщины и гвоздей такого размера, что казалось, это дело рук какого-то не очень умелого в столярничестве великана, на красном пожарном щите с гнутым багром вывесили приказ управляющего портовой товарной базой.
Аж, на четырех страницах. Первые три: тра-та-та… в сложных условиях рыночных отношений… напряжение творческих усилий коллектива… поднять… опустить… добиться… тра-та-та… президент и страна… На последней четвертой странице звучало поконкретнее: разделение фонда оплаты труда под взятые на себя обязательства трудовых коллективов, введение лицевых счетов, демократические принципы выбора бригадиров – и в последних строчках опять тра-та-та.
Будто приказ диктовал не лично управляющий базой, а сама себе пишущая машинка его секретарши – Анки-пулеметчицы. Однако – как говорят местные аборигены – приказ произвел впечатление.
2.
В биндюжке отдыхали четверо грузчиков. Один из них, дед Ковальский, самый старый член грузчицкой бригады, которого держали, может быть, за то, что от него не столько пользы, сколько смеха, подошел к листкам приказа, шевеля губами, прочел с полстранички. – И что там накарячили – убей не разберу. – Он демонстративно плюнул, рассчитывая, что над этим засмеются, и сел на лавку, хлопая полами бушлата, чтобы высохло подмышками. – Дурак старый, – лениво произнес длинный и мосластый, как бамбуковая удочка, Иванов. – О выборах бригадира читал? То-то я давно мыслю, что пора нашего пузанчика в отставку. – Действительно, – несмелым голосом сказал Валерка Чичахов, скромный парень, наливающийся застенчивым румянцем по любому пустяшному поводу. – Одна его родня у него в почете.
Иванов повернул к нему голову в шнурованном подшлемнике сварщика, посмотрел дольше, чем он обычно смотрел на человека. – Ха, Валер, а ты правильно мыслишь.
Чичахов махнул рукой. – Да что я – один, что ли. Многие так говорят. – Многие – это хорошо, это в самую масть, – жестко улыбнулся Иванов. – Забурел, забурел бугор. Пять лет уже бригадирствует, жирком, как тюлень, заплыл…
Пискнула схваченная морозом входная дверь. Протопали по коридору тяжелые шаги, и в биндюжку вошел, вернее, протиснулся боком через дверной проем легкий на помине бригадир грузчиков Самошкин. На его неподвижном, щекастом лице бегали живые черные глазки. – Курите?.. Ну, скоренько курите, а то там еще две машины ждут. Экспедиторы бегают, ругаются. – Самошкин поморщился, потрогал себя сложенной в горстку ладонью за печень. Через пять секунд переспросил: – Ну, перекурили? Давай, мужики, скоренько за работу. – Где, перекурили! – возмущенно повысил голос Иванов и показал на остаток сигареты в руках деда Ковальского. – Дай людям-то дух перевести. Скоренько… – Ты не бухти! – в свою очередь прикрикнул Самошкин. – Час поработал и, гляди, устал. Нас сейчас двадцать харь в бригаде. А раньше пятнадцать было, а объем чуть ли не вдвое больше. Норма в смену – двадцать тонн на харю. И ничего, пахали, не скулили… Дайте кто-нибудь папироску, – уже миролюбиво попросил бригадир.
