Она сказала: «Вот подумай, вернуться на двадцать лет назад, имея в голове все, что есть сейчас. Прожить снова до сегодняшнего дня, и вспомнить вообще нечего будет». Она сидела, поджав ноги, и перебирала пальцами. Ее звали Лэйлой, ей было двадцать семь лет, и она выглядела именно на этот возраст.
– Лэйла, – сказал я ей, – я отвезу тебя в твой родной город.
– Ну, – она немного смутилась и зарозовела, – нет. Я бы хотела посмотреть на него. Но оказаться внутри – нет. Представляешь, сколько ножей разбросано по этому городу? Должно быть, один из них – мой. Ждёт, когда сможет войти в мою плоть.
Мы сидели нигде. Это такое место, которое не запоминается из-за неважности, потому что важнее, с кем. Лэйла Баньяра. Мы ютились на изогнутой под форму тела скамье, но сидеть на ней было неудобно, поэтому Лэйла поджимала ноги – искала позу.
– Я не могу там спать, – сказала она, – к тому же, они все еще экономят электричество. Уже все вернулись к нормальной жизни, а там как будто время застыло. А стены? Да, это монумент перенесенным тяжбам и все такое, ну, героизму простого человека, но угнетает он страшно. Их видно отовсюду. Город прекрасен снаружи, но если смотреть изнутри, ничего, кроме уныния и желания выбраться он не вызывает. Настоящее произведение искусства. Ты же не лезешь в головы к писателям и художникам, а просто слушаешь музыку и читаешь книги. Вот и я не хочу лезть внутрь. Хочу просто посмотреть со стороны. Когда выезжаем?
Лэйла Баньяра:
«Вы бы только видели, как робок и искренен он был. Почти до смешного. Но что-то все равно подкупило меня. Иногда случается – во время того, как смотришь кино или слушаешь музыку, например, – вроде ничего особенного, так, на разок… А потом вдруг понимаешь, что тебе уютно. Или спокойно. Или что бы то ни было – и хочется вернуться и послушать еще раз. Поверить и открыться. Вот и в нем было то же самое. Может быть, ни с кем другим я и не поехала бы. Теперь уже не узнать».
Я не думал, что она согласится. Мы с Лэйлой Баньярой не были любовниками, парой или друзьями. Мы просто одиноко бродяжничали по своим маленьким мирам и иногда встречались на улице, потому что в наших личных маленьких мирах были пересекающиеся тропинки.
– Мне нравится с тобой говорить, – сказал я.
– Почему?
– Ты говоришь не о том, о чем говорят все.
– Ну, люди любят других за то, что любят эти другие.
Лэйла пожала плечами и подтянула воротник пальто к скулам. Я уже почти не видел ее лица, и оттого очень хорошо ее слышал. Вокруг не было никого. Где-то гудела мобильная аптека.
– Мы бы могли просидеть так десять миллиардов лет. Знаешь что? Видел, как в кино друзья договариваются пожениться, если не найдут себе пару до сорока?
– Нет.
Конечно, я видел. Но меня пугало то, в какую сторону развивается ее мысль, и я отрицал все.
– Давай договоримся о том, что когда мы умрем, и станем чистой энергией, вернёмся сюда и будем здесь? Посмотрим, чем это все кончится.
– А если мы не умрем?
– Тогда все равно придём сюда. Думаю, лет через двести нам жутко наскучит все это дерьмо. Не будет разницы – быть всегда тут или в разных местах. Вечная жизнь не так уж прекрасна. Как цель – интересно, потому что кажется недостижимой, но если этой цели достигнуть – то что?
– Пожмём руки?
– Я что тебе, деловой партнёр? Давай лучше поцелуемся.
И мы поцеловались. Это было очень приятно, но естественно, в порядке вещей. Как лечь в чистую постель после большого трудового дня.
– Ладно, я ещё хотела успеть посмотреть на проституток у дороги до отъезда. Пойдёшь со мной? – Спросила Лэйла.
