Много позже эта часть жизни будто выпала из ее воспоминаний. Была ли она столь тяжела, что легче было не думать о ней? Пожалуй, нет. Но это был перелом. Когда привычный, кажущийся незыблемым, порядок вещей вдруг смещается относительно оси, и становится непонятно: а где она, эта ось? Может, нет ее вообще?!
Период, когда человек, как земноводное, сбрасывает с себя старую, детскую кожу. Под ней оказывается его новое, истинное лицо, то, что было дано ему Богом, истинная суть его характера. Наносное же, воспитанное, идущее из глубин детства, превращается в труху, оставляя на новой коже едва заметные полоски – его следы.
Она запомнила один день, когда ехала в электричке… Вообще-то, она ездила в ней каждый день в институт и обратно. Скучные студенческие годы. Почему это их считают лучшими… Каким образом именно этот день запомнился? Он не был томительным или тяжелым. Она возвращалась домой. Его особенностью было лишь то, что это был последний, седьмой день ее голода. Зачем она это делала? Уж точно не для того, чтоб похудеть! Ей надо было избавиться от душевной боли, вызванной последним аккордом девичьей, навсегда не сбывшейся любви. Голодать ей было не впервой, но не столь долго. Что она чувствовала? Именно сегодня? Огромную, бешенную силу, клокочущую в ней, как вулкан. Ей казалось, что она может взобраться на Эверест, прыгнуть с третьего этажа и не разбиться, окунуться с головой в ледяную воду… Любовь, мучившая ее до этого неудовлетворенным бесом, растаяла, как иней на траве, и казалось теперь далекой и неважной. Она могла свободно дышать. Будто вышла из самого своего сердца и тела и смотрела на себя со стороны… Она была всесильна, и знала, что именно голод дал ей это… Ей было легко, она парила. Шаг был невесом. Щеки пылали жарким, здоровым огнем, таким редким для нее. Блаженство и покой были в теле, в каждой его клеточке. Каждую беспрерывную минуту. Начиналась зима, но она не чувствовала холода, будто он был далеким и тоже не касающимся ее внутреннего огня. Она думала, что сейчас она приедет домой, вскипятит воду в сковороде и бросит в нее, кипящую, семь долек помидора. Чтобы потом, чуть остывшие, они нежно растаяли у ее отвыкшего от еды нёба…
Вот и автобус. Вспомнила, как еще две недели назад вот так же ехала в нем. Ей было так зверски плохо, что она, сидя, опустила голову. Она уронила ее очень, очень низко… Слезы клокотали в груди. Именно так, низко, ей был не столь мучителен белый свет… Больно, когда тебя отвергают, не прикоснувшись? Больно.
Едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться на глазах у всех. Вдруг она почувствовала, что кто-то тронул ее за плечо. Подняла голову. Над ней стоял какой-то мужик. Алкаш. «Эй, детка, не надо так… Все еще будет…» Слезы хлынули из ее глаз…
Сейчас же она светилась. Сила и радость спорили друг с другом. Вдруг уловила чей-то взгляд. Вскинула глаза: знакомый мальчик. Их семьи дружили. Кивнул ей и сразу стал продираться сквозь толпу и шиканье. Смотрел на нее удивленно, будто видел впервые.
«Привет, Нора» – сказал. Голос дрогнул. Много позже он говорил, что его поразил ее взгляд, весь облик, эманация силы, исходящая от нее. «Как барс перед прыжком. Никогда такого не видел». Признался, что тогда она притянула его, как магнитом. А она в ответ ему молчала, не открывая, в чем причина силы. Ему хотелось быть ближе, прикоснуться… В тот день, а автобусе, он пригласил ее на свидание. Просто пройтись по первому морозцу. Она пожала плечами. Почему нет?
Его звали Артур. Редкое имя. Но только не для нее. Так звали ее отца. Сразу, с первого же свидания, она невольно стала сравнивать Артура с отцом. И многое совпадало! Казалось бы, при чем тут имя? Может, и ни при чем.
