Нет, так больше продолжаться не может, продолжал размышлять я. У меня просто нет сил. Вся моя жизнь – это сплошной, липкий кошмар. Для меня осталась лишь одна-единственная возможность сохранить остатки здравого смысла, это уход, хотя бы кратковременный, в другую плоскость. Это рефлекторное, почти безотчётное выключение самого себя из осознаваемой реальности. Только когда я делаю это, то понимаю что всё ещё жив, и даже способен производить видимость включённого во весь этот бессмысленный процесс жизнедеятельности человеческой единицы. Лишь здесь я осознаю, что всё ещё что-то значу, что-то представляю из себя.
Я не совсем пустое место. Вовсе нет. А самое главное, меня принимают здесь таким, каков я есть на самом деле. Мне не приходится притворяться кем-то другим, изображать из себя невесть что и носить эти чёртовы, бесконечные маски. Даже если в этом моём мире происходит что-то плохое или страшное, я знаю, что это не всерьёз. Это такая игра. Сверхтонкая и интеллектуальная. Но, тем не менее, затрагивающая всю гамму человеческих чувств. Хоть и не вполне доступная обывательскому пониманию. В ней я могу быть кем угодно, и даже больше того: в последнее время мне удаётся выбирать игру по своему усмотрению, сообразуясь с собственными предпочтениями и интересами. Я обнаружил это совсем недавно, когда мучительно захотел увидеть продолжение одной ковбойской истории, героем которой однажды случайно стал. И у меня получилось! На следующий же день я обнаружил себя в вестерне собственного сочинения. Самое поразительное заключалось в том, что продолжился он ровно с того момента, на котором прервался в прошлый раз. Только в этом мире я живу! В полном понимании слова. Своей, настоящей, а не придуманной и заранее прописанной кем-то жизнью. Яркой, насыщенной, разнообразной, восхитительной и деятельной. Похожей на большую восточную шкатулку с редкими украшениями и диковинными сувенирами.
О, как же не хочется прекращать игру, да и вообще покидать это волшебное место! Ведь здесь так хорошо, даже если ничего не происходит. Или случается что-то такое, чего объяснить не в состоянии никто. Иногда я вижу вещи, которые не имеют названия в обычном мире. Их никак нельзя обозначить.
В последнее время, я ловлю себя на том, что ухожу в это место, при любой возможности. И пытаюсь максимально сократить время пребывания вне его. Потому что только в нём я чувствую себя защищённым. И полным уверенности, что я в безопасности. Всё моё остальное время слилось в один бесконечный, угрюмо-постылый сериал, в котором я вынужден участвовать против своей воли. Но сделать ничего нельзя, ведь начальные серии были предопределены и срежиссированы не мной. А дальнейшие просто налипали, как снежный ком, набирая вес, мощность и угрожающую плотность, грозя раздавить меня в случае неповиновения или игры не по правилам. И я рад бы остановить это безумие, но от меня уже на самом деле, мало что зависит.
Я просыпаюсь в одно и то же время, по звонку будильника. В полубессознательном состоянии бреду в ванную, почти на автомате выполняю обычные гигиенические процедуры, и машинально одеваясь, привычно игнорирую слова жены. Как правило, они не несут никакой смысловой нагрузки. Эта женщина говорит всегда, начиная с той самой минуты, когда открывает глаза. И замолкает лишь после погружения в сон. Однажды я непосредственно стал свидетелем того, как она заснула прямо посередине собственной фразы. Супруга моя занимается ведением домашнего хозяйства. Тем не менее, завтрак себе я готовлю сам.
Ставя чайник на заляпанную жиром от вчерашнего ужина плиту, я в очередной раз прихожу к выводу, что у нас совершенно разные представления о том, что включает в себя понятие «ведение домашнего хозяйства». Как, впрочем, и обо всём остальном. Чтобы не видеть её заспанного лица и не слышать шаркающих шагов в комнату сына, которому пора вставать я, оставив на столе надкусанный бутерброд, и практически нетронутый кофе, выхожу из дома. Дверь за мной глухо щёлкает. Поездка в маршрутке и затем движение по улице, среди чёрно-серо-коричневой массы угрюмых, плохо и дёшево одетых, как правило, дурно пахнущих людей, уже не так травмирует меня, как раньше. Я научился погружаться в своё оцепенелое, зыбкое состояние почти повсеместно: когда иду, еду, выслушиваю начальника, смотрю в телефон, во время приёма пищи, составления отчёта или на третьей минуте ничего не значащего, как, собственно, и очень важного разговора. Это умение быть здесь и не здесь одновременно, на самом деле спасает меня. От окончательного безумия, к которому я был так близок ещё сравнительно недавно.
