Калеб Фолкнер отхлебнул скотч прямо из бутылки и снова взглянул
на валентинку, которую вертел в руке. Появилось желание сжать кулак
и скомкать этот яркий кусок картона, украшенный красивой витиеватой
надписью и тонкими кружевами. Но мысль о том, что эта изящная
вещичка совсем не виновата в том, что та, которой она
предназначалась, оказалась очередной подколодной змеёй, остановила
злобный порыв.
«И эту тоже маме подарю, – решил мужчина, откладывая валентинку
в сторону. – В конце концов, уж она-то действительно моя любимая
женщина, так почему бы и не подарить ей сразу две?»
Злость отступила так же быстро, как появилась, оставив позади
себя пустоту. Всё, что он чувствовал сейчас – лишь досаду от того,
что его планам не суждено было сбыться. Сердце его, мёртвое вот уже
десять лет, было холодным. Поступок Марджери не коснулся его, так
же, впрочем, как и сама Марджери. Та, которая когда-то заставляла
его сердце учащённо биться, уже десять лет покоится в могиле, унеся
сердце Калеба с собой. И никаким Марджери этого не изменить.
Вздохнув, Фолкнер сделал ещё один глоток, ощущая, как дорогой
скотч приятно обжигает горло и согревает внутренности, и невидящим
взглядом уставился в окно. Таким был его план на ближайшие часы,
которые он проведёт в дороге – напиться и ни о чём не думать. Как
объяснить маме, что появление внуков, о которых она так мечтала,
снова откладывается на неопределённый срок, он подумает завтра.
Резкий толчок дал ему понять, что поезд тронулся. Наконец-то.
Прочь из этого города! И чем скорее, тем лучше.
Перрон за окном очень медленно стал уходить вправо, вместе с
фигурами провожающих, которые махали руками и платочками, некоторые
шли рядом с вагонами, продолжая прощаться. Фолкнер пожал плечами,
откинулся на спинку дивана, уткнувшись взглядом в противоположную
стену купе, и сделал ещё один глоток. Происходящее за окном было
ему неинтересно.
Ухо машинально ловило привычные шумы вокзала – сколько таких
вокзалов он посетил за последние годы? И не сосчитать. Постоянные
разъезды были одной из составляющих его бизнеса – предприятия
Фолкнера были разбросаны по всей стране. Конечно, он вполне мог бы
управлять ими всеми, сидя в своём кабинете в головном офисе,
расположенном в Чикаго. В конце концов, теперь, после изобретения
телеграфа, это стало вполне возможным. Но Фолкнер сознательно не
хотел оседать на одном месте. Во-первых, он любил быть в курсе
всего происходящего, «держать руку на пульсе». А во-вторых –
загоняя себя работой, он по вечерам падал в кровать и спал, как
убитый, и это был единственный способ избежать кошмаров. Впрочем, в
последнее время они приходили всё реже, то ли благодаря усталости,
то ли время вступало в свои права. После женитьбы Фолкнер собирался
сменить образ жизни, осесть в Чикаго и заняться семьёй и детьми, о
которых давно мечтал. Видимо, теперь и это тоже откладывается на
неопределённый срок.
Непривычные звуки вплелись в шум вокзала. Раздались испуганные
вскрики, проклятия, какая-то женщина завизжала. Почувствовав лёгкий
интерес к происходящему, Фолкнер выглянул в окно медленно
двигающегося поезда.
По перрону, вдоль состава, бежал мальчишка, ловко маневрируя
среди провожающей публики. Но не он вызвал подобную реакцию толпы,
а пара гнавшихся за ним громил, которые пёрли напролом, расталкивая
людей, кого-то даже сшибли с ног. Мальчишка поравнялся с окном
Фолкнера и его отчаянный взгляд на секунду пересёкся со взглядом
мужчины. У того перехватило дыхание. Огромные глаза цвета шоколада,
словно взглянули на него из прошлого. «Он мог бы быть моим сыном»,
– эта мысль заставила Фолкнера похолодеть. Перед его мысленным
взором появилось крошечное восковое личико, выглядывающее из кружев
и цветов, укрывающих тельце, лежащее в маленьком гробу. Он не знал,
какого цвета глаза были у его сына, малыш так и не сделал ни
единого вдоха, но почему-то Фолкнер был уверен – он унаследовал
глаза Пруденс, своей матери, которая последовала за их сыном спустя
два дня, сгорев в родильной горячке. И вот уже десять лет они
покоились на семейном кладбище Фолкнеров, все трое – его жена, его
сын и его сердце.
