ПРОЛОГ
18 августа 2010 года,
четверг
– Я его боюсь!
Эти слова больно ударили. Очень
больно. Я знала, что меня боятся, и не думала, что так болезненно
отреагирую, когда их услышу. Считала, что готова к этому. Нет, я
оказалась не готова услышать, что пугаю собственных родителей. Одно
дело – догадываться, совсем другое – это слышать.
Сжавшись в комочек на кровати, я
зажала уши руками, хотя прекрасно осознавала, что это не поможет.
Разговор вёлся в другом конце нашего совсем не маленького дома, на
два этажа ниже. Больше сотни футов, с полдюжины толстых стен и
перекрытий. Чем помогут ещё и мои ладошки?
– Чего нам от него ждать?
Сколько можно так жить? Я боюсь за наших детей!
Но я же тоже ваш ребёнок! Мне плохо.
Мне больно. Почему же никто не волнуется, не боится за меня?
– Она вроде бы не опасна. Ведёт себя
нормально. Никакой агрессии не проявляет. Возможно, ты напрасно так
реагируешь.
Голос отца звучит не особо уверенно.
Кого он хочет убедить – её или себя?
– Но это не значит, что всё
нормально. А что, если оно просто выжидает? А потом
набросится на нас? Это же ходячий труп! Зомби!
Вот это слово и прозвучало. Зомби.
Ходячий мертвец. Именно такой я и стала после того, как пару
месяцев назад подхватила какую-то инфекцию, от которой два дня
провалялась в таком жару, что на медицинских термометрах не хватало
делений. А потом температура так же внезапно стала падать. Когда
она опустилась до температуры трупа, я вдруг очнулась, с виду
совершенно здоровая и нормальная. Но только с виду.
Все мои чувства внезапно не просто
обострились, а стали запредельными. Я могла слышать, о чём
разговаривают люди в доме через дорогу, видеть то, что обычный
человек без бинокля не разглядит. Причём даже в темноте. Я
чувствовала запахи того, что готовят в буфете при больнице, знала,
какие цветы зацветают в соседнем сквере или какими духами
набрызгалась проходящая по улице женщина.
Я ни о чём не рассказывала
окружающим. Какой-то животный инстинкт заставил меня скрыть ото
всех то, что со мной вдруг стало происходить после пробуждения. Но
кое-что скрыть было всё же невозможно. И не только температуру
тела. Моя кожа стала невероятно плотной. Когда медсестра хотела
сделать мне инъекцию – игла согнулась. После этого врач попытался
сам взять у меня кровь на анализ, но не смог. Иглы мою кожу не
брали. А когда он попытался сделать разрез скальпелем – ранка хотя
и появилась, но моментально затянулась без следа.
После этого родители срочно забрали
меня из больницы. Я слышала, как и врачу, и медсестре были
заплачены огромные деньги, чтобы они забыли о том, чему были
свидетелями, а так же уничтожили все данные о моём пребывании в
больнице. И с тех пор я безвылазно сижу дома – мне запретили
выходить на улицу и с кем-то общаться. Майкла и Сьюзан, моих
младших брата и сестру отправили к бабушке в Даллас. А мне даже не
разрешают выходить из комнаты, когда в доме находится кто-то
посторонний – приходящая прислуга, например. Цепями к стене пока не
приковывают, но я и этой возможности в будущем не исключаю. Хотя,
цепями меня теперь вряд ли удержать.
– Скоро начало учебного года. Нужно
что-то решать. Майк и Сью не могут и дальше оставаться в Далласе.
Но и сюда их привозить нельзя, пока оно здесь!
«Оно». С тех пор, как мы вернулись
из больницы, мама ни разу не назвала меня по имени. Только «оно».
Словно я уже и не человек, словно не могу чувствовать боль.
Конечно, ко мне и раньше особой любви не испытывали, но теперь
стало просто невыносимо.
– Послушай, ну куда же мы её денем?
Конечно, в школу её отправлять нельзя, но не выбрасывать же на
помойку. Она ведь тоже наш ребёнок.
– Да не наш это ребёнок! НЕ
НАШ!!!
