Пролог
Море не было пустым. Оно было таким, каким бывает человек, который давно молчит: не из страха – из усталости.
Марк сидел в лодке. Без удочки, без цели. Просто – сидел.
С утра было пасмурно, и небо не обещало ничего нового. Он знал это не по прогнозу – по глазам чаек. Те летали низко, как мысли, которые боятся подняться.
Берег был где-то позади. Он больше не считал, насколько далеко отплывает. Чем дальше, тем тише – и тишина не предавала.
Держал термос с чаем, но не пил. Ладони были заняты не теплом – жестом.
Как будто сам этот жест доказывал: я здесь. Я ещё делаю что-то. Даже если никто не смотрит.
Он жил так уже несколько лет. Рыбак без желания ловить, человек без желания встречать. С тех пор как…
Нет. Он больше не завершал этих мыслей. Только начинал.
Вода была ровной, как стекло, в котором не отражается ничего нужного.
И тогда он увидел её.
Бутылка. Не прозрачная, а мутная, как будто изнутри кто-то пытался стереть себя.
Она не дрейфовала как мусор. Она приближалась, как свидетель.
Марк зачерпнул её веслом. Осторожно. Не как находку – как возможность.
Стекло было тёплым. Это удивило. Будто она жила. Горлышко – треснутое, пробка – сбитая. Внутри – что-то цветное, свернутое плотно.
Он открыл её не сразу. Долго сидел, глядя. Не любопытство – сопротивление.
Потом – всё же.
Ткань. Письмо. Нет – тетрадь. Детская. Со стикерами, рисунками, истрёпанными краями.
На обложке – надпись цветным маркером:
«ДНЕВНИК Леи. Только не читать без разрешения!
Он усмехнулся.
Это был первый звук за три дня.
Он развернул первую страницу.
Почерк – крупный, неровный. Буквы с наклоном то вправо, то вбок. Некоторые слова обведены сердечками. Стикеры с динозаврами и дельфинами.
«1 марта. Это первое предложение. Наверное. Мама говорит, что дневники нужны для памяти, а я пока не знаю, от чего её хранить.
Но мне нравится идея: бумага не спорит.»
Марк пролистнул пару страниц.
«2 марта. Сегодня у нас в школе новая девочка – Юна. Она из Южной Кореи, и у неё очень милые тетрадки. Я сначала хотела сесть рядом, но испугалась. Потом она села рядом со мной. Я дала ей жвачку.
Теперь, может быть, мы друзья. (Если она не против клубничной – это уже 80% дружбы)»
Он усмехнулся. Опять. Чуть мягче.
Слова скользили – не в сердце, в привычку. Как когда читаешь старую книгу, не потому что интересно, а потому что удобно держать в руках.
Он закрыл тетрадь. Посмотрел на воду.
Затем – снова открыл.
«4 марта. Сегодня я узнала, что папа когда-то тоже вёл дневник. Он сказал: «только это был не дневник, а судовой журнал». (Звучит круто. Но я всё равно буду звать свой дневником.)
Я спросила, было ли там что-то весёлое. Он сказал: “Нет. Но было важно”.
Иногда взрослые говорят так странно.»
Марк читал дальше.
Не потому что хотел. А потому что перестать стало труднее.
Были записи о мороженом, о ссоре с сестрой, о том, как она тайно порвала лист в контрольной.
Про учителя по математике, у которого «грустные глаза, как будто он всё время ждёт ураган».
На одной странице – наклеенный билет из зоопарка.
На другой – рисунок: корабль с огромными парусами и комментарием:
«если бы я строила корабль, он был бы не для плавания, а чтобы находить. Людей. Места. Себя.»
Марк не заметил, как время ушло.
Он убрал дневник в нагрудный карман.
Словно это не чужая вещь, а что-то, что согревает чуть больше, чем термос.
Он вернулся на берег под вечер.
Мотор лодки кашлял, как старик, у которого давно нет причин спешить.
Волны были мелкими, вялыми – как будто тоже устали ждать.
Дом – старая деревянная постройка, с облупленной краской и дверью, которую нужно было поднимать, чтобы закрыть.
Он не чинил её – скрип был единственным голосом в доме.
На крыльце сидел кот.
