ГОЛОС В ПШЕНИЦЕ
***
Спи, мой цветочек, в ладонях рассвета
Пшеница качает качели из снов.
Хранит тебя небо синего цвета,
В нём проплывает кораблик ветров.
Слышишь, как зреют под звёздами песни?
Веточка сна к тебе тянется вновь.
В сказочном свете, в просторе небесном
С тобою надежда всегда и любовь…
***
СЫН – 1
– Папа, а почему деревья шумят?
– Это не деревья, сынок. Это души людей, которых уже нет, пытаются поговорить с нами.
– И что нам хочет сказать мама?
Я помню этот разговор, словно он произошёл вчера, хотя тогда мне было всего шесть лет. Мы с отцом шли по этому лесу тринадцать лет назад, всего через сорок дней после похорон моей матери, его жены. В тот день лес был полон жизни: птицы щебетали, ветер играл с листвой, но в нашем мире царила тишина, нависшая над нами тяжёлым горем.
Он ничего не ответил, лишь отвернулся, прикрыв лицо рукой. Я помню, как его плечи слегка дрогнули, и мне тоже захотелось заплакать. Остаток пути мы прошли в молчании.
Каждый шаг по влажной земле отзывался эхом в моём сердце. Лес вокруг нас был свидетелем нашей утраты. Я смотрел на деревья, на их крепкие и высокие стволы, и в их листве я искал ответ на вопрос, который не давал мне покоя. Что сказала бы мама, если бы она была рядом?
Я почти не помнил мать. Скорее всего, это было связано с тем, что в нашем доме не осталось ни одной её фотографии. После смерти жены отец собрал все снимки, сделанные на старенький «ЗЕНИТ-М», и вышел на задний двор. Я наблюдал за ним из окна чердака, куда он отвёл меня и запер, словно боялся, что шестилетний сын может ему чем-то помешать.
Он поместил все имеющиеся вещи, напоминавшие о ней, в металлический бак, и, щедро налив туда бензина, ни секунду не колебался, когда поднёс зажжённую спичку. Пламя вспыхнуло, и я видел, как его языки пестрят оранжевым и зелёным цветом от фотобумаги, превращая её в пепел. В тот момент мне казалось, что это какая-то игра, как будто он делает что-то тайное и секретное, о чём ребёнку ещё рано знать, но я не понимал, что на самом деле он сжигает не только фотографии, но и последние остатки своей любви, оставляя лишь пустоту.
Сейчас, оглядываясь назад, я осознаю, что произошло. В тот день я не задавал вопросов, не искал объяснений. Я просто сидел в тишине, наблюдая, как огонь танцует на прахе моих воспоминаний, и думал, что так и должно выглядеть прощание. Когда я вспоминаю тот момент, в сердце зреет мерзкая горечь. Я понимаю, что отец пытался избавиться от боли, но в итоге лишь создал новую – вакуум, который ничем уже не заполнить.
Если вы спросите меня о том, как умерла мама, то, честно говоря, мне не о чем рассказать. Она просто однажды исчезла из нашей жизни. Вспоминать о женщине, подарившей мне жизнь, похоже на чтение книги, сюжет которой вертится в голове, но детали покрыты мягкой пеленой забвения. Я совсем не помню, как мы жили втроём, но после трагического события остались лишь мы с отцом.
Сейчас, когда я пытаюсь восстановить образы, они кажутся смутными и далёкими. Я помню её смех, который, как солнечный свет, наполнял наш дом, но не могу вспомнить, как она выглядела. Может, я вообще всё это выдумал. Воспоминания о ней – это ближе к ощущениям, нежели к конкретным моментам. Я знаю, что она любила меня, но как именно это было – я не могу сказать.
После её ухода всё изменилось. Отец стал другим. Мы больше не были семьёй в типичном понимании этого слова, а стали просто двумя существами, которые делили одно пространство, но не могли понять друг друга. Я часто думал о том, каково это – иметь мать, и, возможно, именно это чувство стало основой моего одиночества. Моей силы.
Всю жизнь я прожил в этом доме, который стал для меня скорее укрытием. Через год после кончины матери я пошёл учиться. В нашей деревне, где население едва достигало ста пятидесяти человек, не было ни одной школы, что совершенно неудивительно. Поэтому бóльшую часть моего детства я провёл в школе соседнего села, где учились всего четыре других ребёнка разного возраста.
