Девятилетний Матвей точно не был первым, кто пропал в Новой Покровке. Ровно полгода назад, зимой, исчез его отец, Охрин – муж Анны.
Вчера вечером она при свете свечи – и кто бы знал, насколько опостылела такая романтика! – смотрела на сопящего во сне мальчика. Нос он, как обычно, уткнул в подушку и дышал приоткрытым ртом. Русые волосы взмокли от влажности и завивались колечками.
Глядя на него, Анна думала о своём. О том, что всему конец: выхода нет. Что бы она ни делала, как бы ни билась, а нет его. Скоро подойдут к концу деньги, отложенные Охриным на строительство, и есть станет нечего. Это крах. Всё.
А утром, проснувшись уже разбитой и обессиленной от духоты, с тяжёлой головной болью в районе темени, поленилась даже умыться. Но пить хотелось отчаянно, хотя здешняя вода и не освежит: лишь ненадолго отпустит жажда. Сухость во рту одолела апатию, и Анна встала. Проходя мимо второй комнаты – очень условной, как и всё здесь – она машинально заглянула туда и обнаружила, что маленькая кровать Матвея, приехавшая с ним из прежней жизни, пуста.
– Матвей?
Да, никаких «Моть» или «Матюх». Только так, а если ласково – Матвейка. Так решил его отец, а Анна и не думала спорить.
В доме мальчика не было. Откинув марлю, служившую летом дверью, она вышла, но и снаружи Матвея не оказалось. Анна несколько раз обошла и осмотрела весь участок: каждую доску и пень. Заглянула и в выгребную яму, и даже в конуру Веги.
Искала она и в болоте, которое Охрин считал озером. Брезгливо заходить в его тёплые мутные воды, покрытые ряской, но Анна пересилила себя, стараясь не дышать глубоко. Только запах тины всё равно проник в неё, пробрался до самого желудка.
День, как назло, выдался очень жаркий, а накануне ещё и прошла гроза. Воздух сегодня – хоть режь его, а вдыхать себя он не давал. Влажность опутывала, от солнца и духоты кружилась голова, а пот, который бессмысленно промокать – тут же набежит снова – смешивался со слезами.
Анна невыносимо устала. И за это утро, и за последние девять месяцев.
– Матвей! – опять позвала она.
Ответа уже не ждала. И не ошиблась – откликнулась лишь кукушка. Дважды. Оптимистка! Анна вот не считала, что продержится столько.
Ветки затрещали, и она вздрогнула. Здесь всегда кажется, что кто-то поблизости есть, что кто-то за тобой наблюдает: быстро возникает привычка всё время озираться по сторонам. Из-за деревьев – вовсе не садовых яблонь и груш, а елей и лиственниц – выбежала Вега. Увидела Анну, махнула хвостом.
Хитрая дворняга, которую Охрин полтора года назад взял щенком – «будет комнатная собачка!» – вымахала выше колена. Анну она никогда не слушалась. А сейчас её появление разбивало надежду, что Матвей ушёл на поиски приключений с собакой, и та, возможно, вывела бы обратно: Вега хоть и пакостница, но не глупая.
Странная она, серо-чёрная. Глаз один на чёрном фоне, другой – на сером. Вега зевнула и спокойно улеглась в траву. А ещё говорят, что животные чувствуют настроение хозяев. Взвинченность Анны ей явно не передалась.
– Матвей!
Куда и зачем он мог пойти? Домашний ребёнок, он плакал из-за гнуса и грязи, за что Охрин часто его ругал. Мальчик до сих пор постоянно просился домой, в город, и, если бы сегодня он не пропал, Анна бы ни за что не поверила, что он способен взять и отправиться куда-то втихушку.
Она в очередной раз добрела до границы участка, упёрлась руками в бока, и, покачиваясь, кусала губы, глядя на океан травы впереди и уходящие вдаль рваные шеренги деревьев.
Хотелось, как Вега, упасть на землю. И в голос зарыдать от отчаяния. А почему и нет? Здесь всё равно никто не увидит. Но на ногах удержала злоба. Как же Анна ненавидела Охрина в эту секунду! Явись он сейчас – наверное, убила бы без колебаний.
