Холод. Он проникал не только под воротник старого, поношенного пальто, но и внутрь, пробираясь к самым костям, к самому нутру. Виталина Григорьева стояла на перроне полустанка, носившего громкое имя «Лесняково», и смотрела на город, который должен был стать её новым домом и, как она ещё не знала, её личным адом.
Серость. Она была повсюду. Серое небо, низкое и тяжёлое, словно грязная вата, пропитанная свинцом. Серые, облупившиеся пятиэтажки, выстроившиеся вдоль заснеженной, ухабистой дороги. Серые заборы из покоробившегося шифера. Даже снег под ногами казался не белым, а грязно-серым от копоти и выхлопов редких, допотопных машин. Воздух густо пах мазутом, угольной пылью и чем-то кислым, прелым – запахом застоя и безнадеги.
Городок Лесняково. Бывший когда-то сносным рабочим посёлком при лесопилке и маленьком цехе, он теперь представлял собой жалкое зрелище. Заводы стояли мёртвыми гигантами, их разбитые окна зияли чёрными провалами, трубы ржавели и кренились. Лесопилка еле дышала, выдавая тонкий писк циркулярных пил, больше похожий на предсмертный стон. Основное занятие населения, судя по количеству мутных окон «Рюмочных» и «Пивнушек» на каждом углу, сводилось к тому, чтобы пережить зиму и забыться.
Виталина взяла свой единственный, не по сезону лёгкий чемодан (остальное шло багажом, если дойдёт) и двинулась по скользкой, залитой коричневой жижей дороге в сторону здания с облупившейся вывеской «Отдел МВД России по г. Лесняково». Каждый шаг отдавался глухим хрустом подтаявшего наста под подошвами. Ветер, пробирающий до костей, выл в проводах. Она чувствовала себя чужестранкой, муравьём, забрёдшим на чужую, враждебную планету. За что? – пронеслось в голове. За принципиальность? За то, что вскрыла то дело в областном центре? За то, что не захотела закрыть глаза? Перевод в Лесняково было не повышением. Это было изгнание. Замораживание карьеры. Надежда.
Участок встретил её знакомым запахом дешёвого табака, пыли, старой краски и отчаяния. Пол скрипел, обои свисали клочьями, на стене висел портрет президента, покрытый слоем желтизны. За решёткой дежурной части сидел опер с лицом, на котором усталость уже вытеснила все остальные эмоции. Он лениво указал пальцем куда-то вглубь коридора: «К Волкову. Кабинет в конце».
Майор Артем Волков не встал, когда она вошла. Он сидел за столом, заваленным папками и пустыми стаканами из-под чая, и смотрел на неё поверх очков, сползших на кончик носа. Взгляд был тяжёлый, оценивающий, лишенный тепла. Лицо – морщинистое, землистого оттенка, с глубокими складками у рта, будто застывшими в гримасе недовольства. Волосы, седеющие на висках, были коротко стрижены. Он напоминал старого, облезлого медведя, разбуженного посреди спячки и крайне этим недовольного.
– Григорьева? – голос был хрипловатым, как наждак по дереву. Виталина кивнула, расправив плечи, стараясь выглядеть увереннее, чем чувствовала себя внутри.
– Документы.
Она протянула папку с приказом о переводе и личным делом. Волков не спеша листал, время от времени издавая нечто среднее между сопением и фырканьем. Минуты тянулись мучительно. Из соседнего кабинета доносился хриплый смех и обрывки похабного анекдота. Где-то громко звонил телефон с дребезжащим, допотопным звонком.
– Молодая… – наконец произнёс Волков, откладывая папку. – Областная школа… Амбиции, наверное, через край?
Он не ждал ответа.
– Забудьте. Тут не до амбиций. Тут до пенсии дотянуть. Работа – рутина. Пьяные драки, кражи утюгов из общаг, разборки алкашей. Иногда – труп. Замёрз, повесился, с перепою сердце прихватило. Серийных маньяков, как в ваших книжках, тут нет.
Он усмехнулся, обнажив жёлтые зубы.
