Тем, кто справился – чья победа выглядит не как триумфальный взлет, а как усталое перемирие с болью, купленное ценой шрамов, которых не видно под одеждой.
Тем, кто не справился – чье мужество осталось незамеченным, чья битва была проиграна не из-за слабости, а потому что ноша была неподъемной. Ваша борьба тоже была актом отчаянной храбрости.
Тем, кто борется сейчас – тем, кто зажат между приступами боли и короткими передышками, кто просыпается с мыслью «снова» и засыпает с вопросом «надолго ли?». Чей главный подвиг – просто дожить до заката. Чья сила не в победе, а в том, чтобы каждый раз находить в себе причины сделать еще один шаг, даже без веры в финиш.
И тем, кто был рядом – беспомощным, растерянным, совершавшим ошибки, горевшим от сочувствия и выгоравшим от бессилия. Чьи руки иногда не знали, как помочь, но продолжали молча подавать стакан воды. Чье молчаливое присутствие на краю пропасти другого человека было самым честным подвигом из всех возможных.
Эта книга – не о свете в конце тоннеля. Она о трещине в потолке, о пыли в луче света и о хрупком перемирии, которое иногда и есть единственно возможная победа.
Холод. Вечный, пронизывающий до костей, несмотря на плед, который медсестра, эта вечно улыбающаяся эльфийка из другого мира, услужливо накинула мне на колени. Не плед, а издевательство какое-то, кусок синтетической ваты, пропускающий ледяное дыхание кондиционера прямо в кости. Кондиционер гудит, как умирающий шершень, пытаясь заглушить звуки этого места. Звуки ада в миниатюре.
Пластиковое кресло неудобное, вдавливается в копчик. Я вжалась в него, стараясь стать меньше, невидимкой. Рука на подлокотнике, ладонью вверх. Жгут. Туго. Кожа натянута, синюшная прожилка выделяется под ней, как дорога на карте в никуда. Я смотрю на нее, отрешенно. Вот он, мой главный транспорт сегодня. В Караганду под названием «Второй цикл, день первый». Рецидивный, блядь, тур.
Рядом – другие пассажиры этого странного поезда. Мужик лет шестидесяти, в кепке, уснул, рот открыт, храпит тихо. Его рука судорожно сжимает подлокотник даже во сне. Бабулька напротив, с лицом, как высохшее яблоко, методично перебирает четки, губы шевелятся беззвучно. Ее взгляд пустой, устремлен куда-то в стену, сквозь нее. Молодая девчонка, лет двадцати пяти, не больше, с яркой повязкой на голове (парик? свои волосы уже отвалились?), уткнулась в телефон. Смайлики прыгают на экране. Кому она пишет? «Привет, я в самом странном месте на земле, как дела?» Блядь.
Медсестра, та самая эльфийка с сияющими глазами, подкатывает капельницу. Иголка – холодная, острая точка на коже. Потом – жжение по вене. Знакомое. Предательское. «Ну вот и поехали, Алина Иванова», – весело бубнит она, приклеивая пластырь. Ее голос звучит как скрежет по стеклу. Хочется заорать: «Заткнись! Просто втыкай свое дерьмо и отвали!» Но сил орать нет. Только глоток воздуха, резкий, через рот. Металл. На языке, в горле. Проклятый металлический привкус. Он всегда здесь, с первой капли. Предвестник всего остального кошмара.
Первые минуты еще терпимо. Просто холод по вене, металл во рту, гул кондиционера. Потом начинается. Сначала – волна тошноты. Не просто «ой, подташнивает». Нет. Это как тебя берут за желудок огромной, грязной рукой и выворачивают наизнанку. Медленно, методично. Слюна предательски наполняет рот, горькая. Я сглатываю судорожно, глаза зажмуриваю. Не сейчас. Только не сейчас. Не при всех. Держись, тварь.
Но тело – предатель. Оно уже не мое. Оно – поле боя, залитое едким раствором. Слабость накатывает внезапно, как кирпич по голове. Веки тяжелеют, руки – ватные. Даже пальцем пошевелить – подвиг. А в голове – туман. Густой, серый, вязкий. Мысли еле ползают, как сонные мухи, цепляясь за обрывки. «Марк… дома… ждет? Или спит?» «Родители… позвонят сегодня? Наверняка. Спросят, как «процедуры»…» Слово «процедуры» в кавычках вспыхивает в мозгу ядовито-зеленым. Какие, нахуй, процедуры? Это медленное расставание с самой собой. По кусочкам.
