Пахло пылью, копотью и вечной, непередаваемой горечью. Горечью воздуха, пропитанного выхлопами заводов «Глико-Доминиона». Горечью воды из ржавых труб. Горечью пайка – серой, безвкусной массы, которую в насмешку называли «Хлебом Постакка». Но сильнее всего горечь жила внутри. Пустота там, где когда-то теплилось простое удовольствие. Где должно было быть сладко.
Пятьдесят лет. Полвека с тех пор, как Великое Подслащение превратилось в Великое Вымирание. Сахарная свекла и тростник – не просто исчезли. Их стерли с лица земли, как будто какой-то злобный бог провел ластиком по зеленым полям, оставив после себя лишь пыльную пустошь да генетические руины. Патоген «Черный Корень» сделал свое дело быстро и беспощадно. А потом рухнуло все остальное.
Они называли это Сахарными Войнами. Звучит почти… невинно. Как детская игра. На деле – это был ад. Армии, сражающиеся не за нефть или землю, а за последние мешки «Белого Песка». Города, стертые в порошок артиллерийскими обстрелами из-за одного-единственного склада рафинада. Матери, продающие последнее, чтобы купить крошечный кубик для умирающего от гипогликемии ребенка. Мир сошел с ума от жажды сладкого. И заплатил за это реками крови и океанами слез.
Когда пыль боев осела, остался вот этот мир. Мир Пост-Сахарной Эпохи. П.С.Э.
Сверху, из своих небоскребов-крепостей, Сладкая Лига правила тем, что осталось. Они контролировали жалкие запасы настоящего сахара – «Белого Песка», доступного лишь избранным. Они производили «заменители»: Глико-Сир, Целлю-Свит, Аспартокс. Жидкости и порошки, которые жгли язык химической горечью, оставляли металлический привкус и лишь пародировали сладость, не давая ни энергии, ни радости. Но что еще оставалось людям? Пить воду и жевать траву?
«Сладкая Ломка» – это был не просто термин в медицинских справочниках. Это было состояние души целой цивилизации. Хроническая тоска. Раздражительность, выливающаяся в немые драки в очередях за пайком. Пустые глаза детей, никогда не знавших вкуса конфеты. Взрослые, готовые на любое преступление за шанс лизнуть настоящий сахар, хоть разок, перед смертью. Память о сладком стала проклятием, болезненным призраком прошлого.
На улицах, под вечным серым небом, пропыленным выбросами, толпились люди в выцветшей, заплатанной одежде. Их лица были серыми, как и все вокруг. Лишь рекламные голограммы «Глико-Доминиона» и других гигантов Лиги резали глаза ядовито-яркими цветами, обещая «Новое слово в сладости!» или «Спасение от Тоски!». Ложь, упакованная в неоновую обертку.
В трущобах «Зоны Отстоя», где кончалась власть Лиги и начинался закон выживания, было еще хуже. Здесь царил «Горький Корень» – фанатики, отвергавшие сахар в любом виде, даже память о нем. Они ели коренья, пили мутную воду и смотрели на остальной мир с презрением и жалостью. Их лозунг был выжжен на ржавых стенах: «Свобода горька. Рабство сладко. Выбирай».
А где-то в секретных клубах, за бронированными дверями, элита предавалась извращенным ритуалам. Они называли их «Сладкими Салонами». Там, под охраной корпоративных головорезов, за баснословные суммы или политические услуги, избранные могли позволить себе крошечную порцию настоящего «Белого Песка». Они медленно растворяли его на языке, закатывая глаза от блаженства, а потом рыдали, потому что этот миг лишь подчеркивал вечную пустоту вокруг. Это была не радость, а мучительная ностальгия, наркотик для потерянного поколения.
Мир балансировал на лезвии ножа. Запасы «Белого Песка» таяли. Население роптало, «ломка» усиливалась. Сладкая Лига, этот спрут с сотней щупалец, сжимала свои тиски, но трещины в ее монолите уже были видны. Недовольство, голод, отчаяние – все это копилось, как ядовитая жидкость в ржавом баке. Нужна была лишь искра.
