Раз, два, три, четыре, пять –
Снова я иду искать…
Каждый спрячется в могилу:
Перережет кто-то жилу,
Кто – с обрыва, кто – в петлю.
Раз, два, три… Я тороплю…
Кто-то тихо выпьет яда –
Все в могиле ждут обряда.
Отыщу всех, чтоб опять
С ними в прятки поиграть.
К дому подступали с разных сторон. Народ в деревне был, пускай не образован, но далеко не глуп: что-то в том семействе завелось. Что-то нечистое. Сначала дочка вдовы занемогла, и все со временем решили, что она и померла. А потом вдруг стала девка та по деревне шастать да как-то странно всем улыбаться. Мать ее была тише воды, ниже травы, а девчушка-то вела себя вызывающе: заглядывала в окна к соседям, пугала детей в люльках, старикам рожи корчила и шептала им всякое. И вот когда она бабке одной, пока та на скамейке сидела около своего дома, шепнула на ухо, что придет к ней ночью и душу ее заберет себе, вот тогда-то терпение людское и кончилось… Бабка наутро не проснулась, и народ пошел к дому вдовы.
– Что с тобой стало, Валюша? – плакала женщина, глядя на свою дочь, пока под их окнами люд проклятия выкрикивал. – Что в тебя вселилось? Почему мы?
– Как это – почему, мамочка? – удивилась девочка. – Ты же сама просила, чтобы я не помирала. Говорила, все отдашь, на все готова… Вот я и не померла.
– Так это же не ты! – женщина продолжала заливаться слезами. Откуда-то потянуло гарью.
– А кто же, мамочка? – спросила девочка, да так хитро улыбнулась, так злобно, что у вдовы по телу пробежался холод, и стала она креститься.
– Свят! Свят! – причитала женщина, крестясь. – Изыди!
– Матушка, – так ехидно сказала девчушка, растянув детскую улыбку в злобном оскале, – негоже так с дочкой говорить.
– Пусть Бог меня простит! И тебя простит!
– Не простит, – она подходила все ближе к матери, а дом тем временем заполнялся дымом. – Он такого не прощает. Ты уже и запамятовала, у кого помощи просила? Так вот же я – пред тобою! Как ты и хотела!
– Ты – не моя дочь. Моя дочь была доброй…
– Вот именно – была… Она – была. А я – есть. И буду.
– Они подожгли дом. Я сгорю. И пусть тот огонь очистит мой грех. Мою душу. Но сгоришь и ты, кем бы ты ни была.
Девочка рассмеялась.
– Сгорю, – хихикнула она, – но ведь не сгину. Я дорогу оттуда сюда хорошо знаю! И мстить я им буду, уж поверь. А вот тебе уже не выбраться, мама…
Огонь уже пылал в одной из комнат. Люди продолжали кричать. Кто-то молился, кто-то плевался, а кто-то бранился. Но все они враз услышали жуткий хохот, раздавшийся из пламени. Тогда каждый, кто пришел к дому вдовы, стал креститься и причитать: «Свят, свят, свят…»
Отпевать и уж тем более хоронить на православном кладбище, что было совсем близко, не стали. Думали прямо там, на пожарище, обуглившиеся тела и прикопать, но побоялись рядом с собой нечистое хоронить, а потому закопали дальше у дороги – не доходя до кладбища. И все бы поскорее забыть то хотели, да только через пару дней девчушка одна деревенская лет шести отроду, придя домой вечером после игр у дома, сказала матери, что играла с Валькой – той самой, у которой хата погорела.
С той поры все и началось…
