Дорогие читатели!
«Голубая гортензия» является сюжетным приквелом к другой книге Джуди Андерс – «Крылья для полета».
Тем не менее, она написана как самостоятельное произведение и подходит для одиночного чтения.
Но так перед вами семейная сага о трех поколениях, я рекомендую прочесть обе книги, чтобы познакомиться с героями более тесно.
И для того, чтобы вы не запутались в их взаимоотношениях и родственных связях, на следующих страницах вас ждет семейное древо.
Благодарю за проявленный интерес и желаю приятного чтения!
Из окна тянуло сладким олеандром, мокрой листвой и прохладной свежестью ночи. Свет давно погас; четырнадцатилетняя Патриция подтягивала к груди одеяло и покрепче зажмуривалась, чтобы уснуть. Ничего не выходило: с первого этажа так и доносился тихий, но беспокойный голос отца. Как бы она ни старалась его не замечать, интерес перевешивал, и она все внимательнее прислушивалась к разговору.
Ее комната находилась на втором этаже семейного особняка, прямо у самой лестницы. В последнее время Патриция оставляла дверь на ночь приоткрытой, растерянно поясняя, что проветривает спальню – ей очень душно. На самом же деле небольшой просвет позволял видеть тени, блуждающие на стене, к которой прилегала лестница. Если мелькали желто-коричневые пятна – значит, отец еще не спал и сидел внизу. А если сквозь щель чернела густая темнота, то он давно ушел к себе, оставив на журнальном столике лишь чашки с кофейными разводами.
Когда-то по ночам его голос смешивался с голосом матери – более звонким и эмоциональным, чем напряженное бормотание отца. Тогда тени напоминали воздушные фигуры в цирке: они становились то меньше и отчетливее, то разрастались на всю стену, и контуры их казались размытыми. Тени умели ссориться: они бросались упреками, угрожали друг другу, и Патриция сомневалась, в действительности ли эти тени принадлежат ее родителям?
Лишь благодаря тем весенним ночам, когда остывший воздух впитывал ароматы цветов и раскаленную тяжесть надвигающейся грозы, Патриция узнала, что между матерью и отцом творится что-то неправильное. Днем оно ничуть не бросалось в глаза: мистер и миссис Колман вели себя учтиво, не произносили ни единого грубого слова в адрес друг друга, хотя… Возможно, такая ласковая вежливость объяснялась лишь незаметным, но вездесущим обществом прислуги. Но стоило экономке уйти, как наружу рвались все накопленные оскорбления, и они с яростным удовольствием сыпались ими, наивно думая, что дочка спит и ничего не слышит.
А десять дней назад голос матери внезапно исчез. До самого предрассветного часа внизу горели лампы, раздавались шаги и скрипы лестницы. Отец с матерью долго спорили о чем-то, а потом все стихло. И утром Патриция обнаружила, что мамы нигде нет. И вещи, которые всегда обозначали ее присутствие – пальчиковые флакончики духов, расчески и шиньоны, нитки бус и шкатулки с золотом – все они куда-то исчезли, оставив после себя лишь голые поверхности. Даже тонкие кромки пыли стерлись, словно на этих столиках никогда ничего не лежало.
Распахнув двери гардероба, Патриция недосчиталась и одежды матери. Что-то было на местах: кашемировые пальто и теплые шубы, сапоги на острых каблуках, брючные костюмы. А вот летние платья испарились. Патриция знала их все как свои пять пальцев: оставшись одна, она часто рассматривала одежду мамы и мечтала, что когда-нибудь и у нее будут такие же вечерние платья или белоснежные летние брюки. Надо только немного вырасти – еще чуть-чуть, хотя бы до семнадцати лет… Или научиться не пачкать белое.
Во время завтрака место матери тоже пустовало. Его даже не сервировали – словно бы уже все, кроме дочери, знали, что этого делать не нужно. Смущенно глядя на сведенные брови отца, Патриция спросила:
