Ты знаешь, мне
Такие снятся вещи
Что если они вещие
Нам гореть в огне
Ты знаешь, мне
Порою снится поле
Где я сдаюсь без боя
Я погибну на войне
Потому что
Есть такие вершины
До которых мне и вовсе не
дотянуться
И если завтра мне не суждено
проснуться
Похорони меня на цветочном
поле,
Не прикрывая иссохших век
Чтоб проросло из них хоть что-то,
коли
Из меня не вырос счастливый
человек[1]
- Скорее! Нужно готовить праздник! Госпожа беременна!
Падает снег. Мелкие хлопья плывут в
морозном воздухе. Запах свежести. Запах чистоты. Запах вечности.
Если бы знало дитя...
Взвивается синее пламя. Лопается
скорлупа. И то, что невозможно остановить, вырывается наружу.
***
Мужчина и девочка бредут по дороге,
держась за руки и стараясь не думать ни о чем кроме своей цели.
Город за их спинами доживает
последние часы. Бегут жители, в панике или смиренном принятии
судьбы, молча или со словами проклятий на устах. Лишь малая часть
строений уцелела. Зияют провалы, смешались улочки.
Искры роятся светлячками, рождаясь в
пожарах. Заревом те подымаются над крышами, вьются гривами коней.
От дыма свербит в груди и щиплет глаза. Шум моря перекликается с
лязганьем повозок, гомоном толпы и надрывными криками городских
стражей, что пытаются обуздать людской поток. Но то непосильная
задача.
Поднятые паруса на фоне
зловеще-багрового и угольно-черного – то спешно покидают пристань
суда. Пронзителен плач чаек. Оседает пепел на их узких крыльях.
Обречена столица княжества.
Однако здесь, в полях, нет суеты.
Вена пустынной дороги. Бескровно полотно сугробов. Тьма густым
туманом оглаживает раздробленный склон. Мужчина и девочка ускоряют
шаг. Поднимаются выше, минуя выжженные участки и поваленные
деревья. Скрип снега под подошвами. Порыв ветра. Пробирает до
костей. Девочка жмурится от холода, запахнув сбившийся платок.
Время остановилось. Слилось с мертвой тишиной в единое целое.
Город тает видением. Где-то на
соседнем холме храм обернулся руинами. Где-то в горах котловина
помнит вкус ликориса. Нити пахнут угасшими жизнями, а Пустота
подобна вскрывшейся ране.
- Я с вами, - шепчет девочка, когда
мужчина останавливается у моста.
- Я не знаю, что с нами может стать,
– произносит тот, обернувшись. Глядит в нахмурившееся лицо. Пряди
волос следуют за ветром. Открывают безобразный шрам, обжегший
девичью щеку.
- Если вы отправитесь без меня, то
точно погибнете.
Ощетинившийся ров. Совсем недавно
бурная река текла по его дну. Высокие стены ограды скалятся
черепицей. Зев распахнутых ворот. Всполохи плывут облаками.
Кружатся снежинки. Мужчина отводит взгляд.
- Хорошо.
Поместье пред ними молчит.
Недвижное, бездыханное. Но внутри, в лабиринте разбитых комнат,
сломанных костей, сорванных дверей ещё теплится жизнь.
[1] Дарья Виардо – Ангел-похоронитель
- Вам не кажется, что госпожа
чересчур подавлена?
- Ей нездоровится с самого утра.
Страшная слабость.
- Возможно, она, наконец,
беременна?
- Добро пожаловать. Вы Окка Тодо? -
мужчина кивает, закрывая зонт, оказавшийся мало полезным в шторм.
Одежда липнет к телу, отягощая и без того скованные движения.
- Да, уважаемая, - пожалуй, стоило
отдышаться прежде чем входить.
Неловкость. Он привык её ощущать.
Из-за роста и общей нескладности долговязой фигуры. Точно инородный
предмет, не вписывающийся в окружающую обстановку, а потому
старающийся быть как можно неприметней. Однако сложно быть
неприметным, когда переступаешь порог под строгим взглядом старой
экономки, что возвышается на ступенях словно величественная статуя
над жалким смертным.
- Вы опоздали.
Капли воды скатываются по узкому
лицу. Задерживаются на кончике орлиного носа. Тодо откидывает назад
волосы, косится на юного слугу, который стремительно проскальзывает
мимо. Хлопает дверь. Слуга исчезает.
