Глава 1
Переменная облачность
Моя сестра больше со мной не разговаривает. И у нее совершенно идиотская на то причина. Если бы кто-то устраивал конкурс с призовыми местами на самые глупые поводы для обид, то она обязательно взяла бы первое, и даже тогда бы ее это ничуть не смутило. Она бы поставила свой кубок на полку, на эту треклятую, виновную во всем полку, протерла бы его тряпочкой и продолжила обижаться. И точно так же бы мучила меня молчанием две недели. И точно так же бы уехала, не оставив даже записки.
А дело в том, что я расколотил ее кружку. Всего-то! Нет, ну разумеется, это была особая кружка. И все же не ее любимая и даже не та, которой периодически пользуются. Просто особая кружка. Покрывшаяся пылью, белая, повернутая памятной фотографией к стене. Когда-то это был подарок от ее бывшего, который, должен признать, был премерзкий тип, крикливый, выматывающий ее и себя истерик, при этом старше ее лет на десять. Я иногда никак не возьму в толк: как можно, будучи кого-то настолько старше, вести себя, словно тебе восемь с половиной? Быть может, если ты уже прожил в полтора раза дольше своего партнера, то считаешь свой авторитет непоколебимым и начинаешь допускать ребячество? Не знаю. Главное – что кружка была подарком премерзкого типа, а все, что о нем напоминало, сестра молча и энергично собирала в громадный мусорный мешок, а затем выкинула в первый же день расставания. Но кружка осталась. Всего лишь повернулась к нам другим боком.
– Не поместится, – скептично говорила она, глядя, как я пытался разместить на полупустой полке плюшевого кита – доказательство своего мастерства и правоты в том, что в парках аттракционов не сплошное надувательство.
– Еще как поместится, не может не поместиться, – отвечал я.
Зря она это сказала. Если бы не сказала, я бы в ту же секунду сдался, слез со стула и положил бы его куда-то еще, но эта ее уверенность, это монотонное безразличие меня раздражали.
Кит не помещался. Я злился. От злости толкал его сильнее, хотя прекрасно понимал, что он расплющится и в узкое пространство между вазой и неприкосновенной кружкой не поместится. Он неумолимо не помещался. Ваза была маминой. Сестра смотрела на меня равнодушными глазами, скрестив руки на груди. Кит мялся. С одной стороны, она ожидала моего провала, так что не хотела меня останавливать, с другой, оба предмета на полке ей были по разным причинам дороги, и оба не хотелось бы терять. Наконец она не выдержала:
– Да хватит, разобьешь!
Было поздно.
Плюшевый хвост разогнулся, вытеснив керамический бок. Кружка покачнулась, балансируя на краешке полки, и время словно замерло. Но тут же оттаяло. Вдребезги.
Я раскрыл глаза. Минуту тикали часы. Мы вместе смотрели на белые осколки под ногами. Как назло, фотография с моей сестрой и тем придурком осталась цельным куском. Она смотрела на кусок. И я знал: ей тоже жаль, что он не раскололся.
Сейчас я все думаю: что, если бы всего этого не было? Что, если бы она никогда не стала встречаться с тем идиотом, если бы выкинула все его подарки, если бы я тогда не выиграл этого кита, если бы она меня не подначивала… И что, если бы этот осколок все же разбился?
Тикнули часы. Она подняла на меня глаза. Больше напуганные, чем злые, подумал тогда я, но разве есть дело, какое у тебя в глазах выражение на самом деле, когда мы реагируем лишь на слова?
– Ты просто невозможный! – взорвалась она. – Тебе как будто некуда больше деть этого чертова кита!
Я молчал, стоя на стуле. Она тоже замолкла. Подняла осколок – тот единственный осколок – и сунула его в мусорку на кухне. Потом вытащила пакет, завязала узлом и хлопнула входной дверью. Пакет был полупустой.
