*
Сижу в президиуме, черкаю чертиков в блокноте под очередного докладчика, никого не трогаю, как чувствую, пол под стулом начинает поддаваться. На дебаркадере так бывает.
– Вас просят, – шепчет из-за спины референтша.
Оглядываюсь на дверь кафедры.
Референтша кладет поверх чертиков визитку с американским гербом.
– Тут, в ресторане, внизу.
От карточки еще пахнет типографской краской. Я поправляю ее так, чтобы закрыть наиболее вызывающую черкотню. Робкая кириллица ютится в дальнем от пернатого хищника углу и словно заговаривается с испугу: «Самантха Вильсон, военное пресс-атташе». Референтша чего-то ждет. Я закрываю блокнот и потираю припустившую ногу. В том месяце, помнится, так же, через секретариат, на интервью напросились бельгийцы. Но раз на раз не приходится. Сейчас, в ареопаге, визитка поспела, по крайней мере, кстати: от предыдущего антракта прошло тридцать минут, до следующего оставалось не меньше, а силы мои для изображения заседателя-звездоносца были на исходе.
– Спасибо, Ленок, – шепчу, выдвигаясь из-за стола. – С меня шоколадка. – И с видом глубокой озабоченности, поглаживая блокнотом чертову ногу, ковыляю за кулисы.
За что чту и сторонюсь американцев – в плане общения это самые открытые люди на свете. Души нараспашку, руки вразмашку. Никаких запретных тем. Умеют абстрагироваться, ничего не скажешь. Берут тебя на мушку в тот момент, когда ты, во-первых, этого не ждешь, и, во-вторых, когда вранье уже составляет для тебя психологическую проблему. Так что, поминая привычку раскисать после первых минут застолья, я входил в ресторан не спеша.
Однако Саманта Вильсон решила обойтись без прелюдий. С не женски сильным, цепким рукопожатием – на чистом русском и в русском же духе – с места в карьер:
– Здравствуйте, меня интересует ваш бывший сослуживец, Арис Варнас.
Ну, думаю, приехали. Из огня да в полымя. Опять Афган. Только на этот раз, ей-богу, как-то странно: рано или поздно с посольскими разговор у меня перескакивает на популярную частоту, но чтобы вот так в лоб, без дипломатии, и с порога про Стикса…
– И в чем подвох? – спрашиваю.
Саманта Вильсон хмурится.
– Зачем Пентагону солдат империи зла? – говорю без обиняков. – Погибший, к тому же.
– Затем, – отвечает Саманта, не моргнув глазом, – что на прошлой неделе в Афганистане пропал его сын Димас, солдат из нашего списка сил коалиции.
– И что? – недоумеваю я.
Она проглаживает салфетку ногтем по сгибу.
– И он пропал в районе бывшего советского поста номер восемнадцать – то есть, я правильно понимаю, господин Воронин, вашей заставы. Так?
Вправду сказать, решил, что это розыгрыш. Поэтому, чтобы выиграть время, заказываю чаю, пирожных там, а сам поглядываю на свою визави. Она от нетерпения и вежливости рябью пошла, даже руки со стола убрала, чтобы салфеточку не плющить. Нет, думаю, дело пахнет порохом. То есть к Стиксу у американской военщины интерес неподдельный, животрепещущий. Оперативный интерес.
– Простите, – говорю, – я, может, задам глупый вопрос: скажите, а вы точно уверены, что это его сын?
Саманта склоняет голову набок, оглядывается на своего бодигарда за столиком в углу и, переведя дух, смотрит, как я дырявлю рогатинкой лимонную дольку.
– Так точно, как можно знать что-то. Очень.
– Подробностей, как это все было, сообщить, конечно, не можете?
– Пока не могу. Но скажу, что Дейм… что Димас был на хорошем… да что там говорить – лучшим солдатом бригады, имел комбатные награды и ранения. Версия, что он дезертир, отпадает совсем.
– Фотографию хотя бы покажете? – спрашиваю.
– Минутку… – Саманта листает картинки на своем смартфоне, но, не обнаружив нужной, звонит кому-то и железным голосом, по-английски, велит переслать снимки «объекта». – Простите, я думала, фото со мной. Зато у меня есть другой… так, скажем… файл… – Она смущенно улыбается. – Или – нет. Это сюрприз. Немного позже. Хорошо?
