Эту историю из своей жизни рассказал мне мой старый приятель Герман Вернер. Несмотря на свои нерусские имя и фамилию, он абсолютно русский человек. Так бывает, и это не парадокс. " У меня только имя, фамилия и внешность нерусские, – шутит он, – всё остальное – русское". Герман – инженер, всю сознательную жизнь провозился с железом, но остался романтиком, немного старомодным и любителем пофилософствовать. Мы сидели, говорили о разном, бутылка вина на нашем столе пустела, и нас потянуло на лирику. Говорили о высоких чувствах, о любви…
– Любовь возвышает человека, – глубокомысленно изрёк я.
– Ты не прав, – возразил Герман, – вы, писатели, привыкли говорить литературными штампами. "Любовь с первого взгляда и до гроба…" Вы путаете любовь и влюблённость. Влюбленность приходит внезапно и часто уходит, оставляя пустоту и разочарование, а любовь – это дом, который строят двое, чтобы защитить свои чувства от непогоды, от бурь, от людской зависти. В этом доме они будут жить долго, только нужно, чтобы там было все уютно и чисто. Нельзя там сорить и гадить. А влюбленность… Мне искренне жаль людей, которые не испытывали сильных и ярких чувств. Но ведь иной раз такие чувства разрушительны, и мне жаль тех, кто не в состоянии справиться с такими чувствами, сохранить свое достоинство…
Герман сегодня опять чуть было не опоздал. Его, двадцатичетырехлетнего, недавно назначили главным механиком завода, и положение обязывало приехать на завод пораньше, обежать цеха, узнать, где и что сломалось за ночь, чтобы к началу утреннего директорского обхода солидно доложить о принятых мерах, о том, что главный механик держит руку на пульсе и вообще вкурседела. А тут бежишь, как мальчишка, поглядывая на часы, и неприятное предчувствие подкатывает снизу живота, что в литейном ночью опять сломалась дробеметная машина, и начальник литейного уже пожаловался Копёнкину: задание по очистке отливок не выполнено, потому что главного механика не нашли ночью, и этот гад Копёнкин сразу же на обходе доложит директору об этом, так чтобы все поняли, что от этого пацана не приходится ждать ничего путнего, вот прежний механик Валейко такого бы не допустил, и Герман будет топтаться на месте и путанно оправдываться, Василий Александрович Усатый, бросив презрительно-беглый взгляд на него, уставится на главного инженера: ну, что будем делать, Павел Осипович? А Диканов обязательно отпустит какую-нибудь гадость, вроде того, что меньше надо по бабам шастать по ночам. Этот проклятый дробемет-дуромет-гробомет в литейном постоянно портил кровь Герману. Механик цеха Йоська был человеком крайне необразованным. Весь в серой литейной пыли, Йоська вместе со своим единственным слесарем самолично собирал роторы этого гробомета, как бог на душу положит, чугунные лопатки ротора дробь съедала за какие-нибудь три часа, и с этим ничего нельзя было поделать.
Директор завода Усатый приезжал на завод три раза в неделю – в понедельник, среду и пятницу. Остальные дни у него были рай, гор и обкомовские. Ровно в девять к центральной проходной подкатывала директорская “Волга”, и из ее недр величественно появлялся Сам. Начинался день с обхода цехов. Впереди шествовали Усатый, главный инженер Лурье и замдиректора Диканов, мелким бесом суетился начальник производства Копёнкин, а в свите плелись начальники цехов и главные специалисты. Директор был человеком старой закваски, терпеть не мог возражений, и его побаивалась вся заводская шушера.
Сегодня была среда, День Директора, а Герман опаздывал. Жил он в родительском доме, на окраине Караганды, без телефона. Чтобы добраться до завода, нужно было вставать чуть свет. Первой вставала мама, кормила Геру завтраком, пока спала жена. Спала и Лерка – теплый, забавный одуванчик, рыжий, как папа. Лерке исполнилось два года, тонкие волосенки ореолом обрамляли ее головку, она неумолчно лепетала что-то на своем языке, который понимала только бабушка. От дома нужно было пройти-пробежать до главной улицы, там, работая локтями и коленями, втиснуться в переполненный душный автобус, а потом от центральной площади идти-бежать до проходной. Герман не любил опозданий, своих и чужих, и тревожное ощущение беспомощности от непредсказуемости городского транспорта всякий раз повергало его в тихую панику.
