Глава первая
Зимний день катился к закату вслед за степенно скатывающимся под откос за горизонт солнечным диском. Лучи от стылого вечернего светила безуспешно, в какой-то суетной безнадёге, пытались цепляться за кресты и оградки старого городского кладбища. Кладбище же безучастно, с лёгкой усмешкой смотрело на их тщетные потуги и не проявляло никакой инициативы, чтобы придержать эти слабенькие, смешные лучики. Да и вечер вкупе с ночью брали своё и неумолимо утаскивали день в свою непроглядь и тьму. И вот кладбище облегчённо вздохнуло, освободившись наконец-то от таких суетных и лишних живых человеческих душ, и приняло свой нормальный, естественный неодушевлённый и покойный облик и атмосферу.
– Уф, полегчало… – словно выдохнул ближайший ряд могилок и надгробий.
– Угу, угу… – радостно поддакнул изголодавшийся сыч, весь день мечтавший об охоте на полёвок.
– Угу, Фома, ты, как всегда, прав, – согласился с пернатым соседом сорокалетний сторож кладбища, Алексей Фомич, когда-то нарёкший эту странную птицу именем своего бати.
А потому и беседовал вот так по вечерам Фомич с Фомой, словно с батяней, беседовал задушевно и, можно сказать, по-родственному. Да и могилка отца, с большим деревянным крестом, была недалече. Этот старый угукающий сыч уже лет пять был словно связующее звено между покойником и его сыном, по графику ночующим каждые третьи сутки в кладбищенской сторожке. И произошло это «вселение» на кладбище опосля того, как бравого прапорщика вооружённых сил тихо и вежливо турнули из этих самых вооружённых сил. Бухающий воин не способен поддерживать боевой армейский дух – дух перегара усыпляет бдительность и напрочь нивелирует боевую готовность ВС. Это ему сухо, но доходчиво, почти без мата объяснил замполит, майор Комар. Эта «сухость» и «почти безматерность» в догонку с амбре похмельного сушняка Фомича так торкнули ему в печень, темя и осколки совести, что он разом бросил бухать. Но было поздно – служба ушла безвозвратно в самоволку иль на скоропостижный дембель, а с ней родимой ушла к родителям и жена, забрав и дочку с сыном. Нет, жена Танюха не нашла себе нового мужика и «папу» для славных ребятишек – точных копий фомичёвской династии. И даже по выходным приносила свои фирменные вкуснющие щи, обалденные пирожки и сногсшибательные голубцы. И даже… оставалась по субботам с Фомичом… Любовь – она и в Африке любовь. Кака така любовь, скажете?! А вот така любовь – по-фомичёвски да по-танюхински. В глубине и на поверхности души Алексей Фомич надеялся на то, что «кака така любовь» переродится и вновь станет обычной такой любовью его родной, тёплой и хорошей Танюхи.
Но Татьяна все эти последние пять лет «заочной», дистанционной любви не спешила возвращать эту любовь в очный формат. И объясняла это, точнее лишь раз объяснила, но конкретно, тихим голосом, с нескрываемым страхом:
– Лёш, я не вернусь к тебе… в эту квартиру… не могу… боюсь… и за себя, и за детей…
– ???..
– Помнишь, накануне твоего увольнения, ты был в очередном запое?.. Ты допился до чёртиков и стал утверждать, что с тобой за столом чёрт сидит и водку тебе всё время подливает, а она, чертовка, не заканчивается. Мол, ты не хочешь, а он предлагает и предлагает, наливает и наливает…
– Тань, ну мало ли мне тогда что могло привидеться – и чёрт, и дед мороз со снегуркой, и спящая царевна с богатырями. Ты же знаешь, что я и впрямь до чёртиков допивался, до поросячьего визга, как свинья был. Мне стыдно, больно и горько за это. Я ведь просил прощения, и с того вечера ни капли в рот не беру, окромя чая и кофе, даже лимонад не пью. А ты всё вспоминаешь… Ну их всех к лешему, чертям собачьим!
– Алёша, я тебе тогда не сказала, да и потом не говорила… Но сейчас скажу…
